Генерал Ермолов - Владимир Лесин

Ермолов вернулся в Россию. Встретившись позднее с Фонвизиным, он приветствовал его такими словами:

— Подойди сюда, величайший карбонарий! Я ничего не хочу знать, что у вас делается, но скажу тебе, что он, Александр I, вас так боится, как бы я желал, чтобы он меня боялся.

Вспоминая поездку в Лайбах, Ермолов писал:

«Таким образом, сверх всякого ожидания, был я главнокомандующим армии, которой не видел и доселе не знаю, почему назначение моё должно было сопровождаться такою тайной. Не было на этот счет никакого указа, хотя во время пребывания в Лайбахе наш государь и император австрийский не один раз говорили мне о том».

Это несостоявшееся назначение умножило число завистников Ермолова. 30 августа «государь, всегда милостивый» к прославленному генералу, пожаловал ему «аренду» с доходом в 40 тысяч рублей в год. Однако, почитая эту «награду выше заслуг» своих, он не принял ее, уверяя при этом, «что в отказ не вмешивалось самолюбие».

Ермолов демонстрировал не только отсутствие у него самолюбия, но и честолюбия. «Боже, избавь, если меня вздумают обезобразить графским титулом», — бросил он в ответ на ходившие по Петербургу слухи о возможном возведении его в это достоинство. Государь не был столь навязчивым, чтобы награждать подданных вопреки их желанию.

Не знаю, убедил ли Ермолов Арсения Андреевича Закревского в отсутствии у себя таких пороков, как честолюбие, но в отношениях между императором и наместником, кажется, началось охлаждение. Во всяком случае, именно в это время, еще до отъезда из Петербурга, Алексей Петрович пришел к горестному заключению: «Не буду спорить, что можно прожить там, на Кавказе, с пользою, но никто не в состоянии и оспорить, чтобы то не была ссылка».

Пожалуй. Но ссылка-то была добровольной. И винить здесь некого. Аракчеев рекомендовал его на должность военного министра, но ему хотелось на Кавказ, и граф рассказал об этом государю. А император тогда, в 1816 году, лишь уважил желание Ермолова. Теперь обстоятельства изменились: он стал побаиваться набравшего силу проконсула Иберии, позволяющего себе демонстративно отвергать царские милости.

В первых числах сентября Ермолов выехал из Петербурга. Снова завернул к отцу и прогостил у него весь октябрь. Потом долго пережидал непогоду во Владикавказе. Лишь 18 января 1822 года он добрался до Тифлиса, где нашёл Грибоедова, посланного к нему Мазаровичем с сообщением, что между Персией и Турцией началась война. По пути Александр Сергеевич сломал себе руку и решил воспользоваться этим обстоятельством, чтобы закрепиться в администрации наместника. Алексей Петрович одобрил решение поэта и обратился в Петербург за разрешением оставить его при себе в качестве секретаря по дипломатическим вопросам.

А.П. Ермолов — К.В. Нессельроде,

12 января 1822 года:

«Секретарь миссии нашей при тегеранском дворе титулярный советник Грибоедов на пути из Тавриза сюда имел несчастье переломить в двух местах руку и, не найдя нужных в дороге пособий, должен был по необходимости обратиться к первому, кто мог оказать ему помощь,,. По прибытии в Тифлис надлежало ему худо справленную руку переломить в другой раз. До сего времени не владея ею, не мог он обойтись без искусного врачевания... поэтому никак не может он отправиться в Персию.

С сожалением вынужден я был удалить его от занимаемой им должности, но, зная отличные способности молодого человека и желая воспользоваться приобретёнными им успехами в знании персидского языка, я имею честь покорнейше просить ваше сиятельство определить его при мне секретарём по иностранной части, без коего столько времени не без труда я обходился.

Во-первых, пользование здешними минеральными водами возвратит ему здоровье, и он, имея способность к изучению восточных языков, начав уже заниматься арабским, сможет здесь усовершенствовать свои познания.

Во-вторых, что почитаю я главнейшим предметом, вы, ваше сиятельство, со временем сможете поручить ему заведение школы восточных языков, на что не следует жалеть средств…

Не смею я испрашивать большого жалованья Грибоедову, как двести червонцев. И хотя лишается он двух третей того, что получал доселе, но к сему побуждает меня сравнение с прочими чиновниками, при мне служащими».

Ходатайство Ермолова было удовлетворено, и Александр Сергеевич прожил в Тифлисе до февраля 1823 года, впрочем, довольно часто разъезжая с Алексеем Петровичем по Кавказу.

* * *

Кюхельбекер прибыл в Тифлис раньше Ермолова. В ожидании генерала благодарный поэт сотворил в его честь стихи, наполненные чувством признательности за спасение:

Одним «ермоловцем» на Кавказе стало больше. Он прослужил под началом Ермолова менее полугода, но сумел оставить там заметный след.

Самым ярким первым впечатлением Кюхельбекера от пребывания в Грузии была его встреча с человеком, которого он знал еще в Петербурге, но не ожидал увидеть в Тифлисе. Вот что писал Вильгельм об этом сестре Юлии:

«Я встретил здесь своего милого петербургского знакомого — Грибоедова. Он был секретарем посольства в Персии; сломал себе руку и будет теперь в Тифлисе до выздоровления. Он очень талантливый поэт, и его творения в подлинном, чистом персидском стиле доставляют мне бесконечное наслаждение».

В это время А.С. Грибоедов работал в чисто русском стиле над комедией «Горе от ума», а В.К. Кюхельбекер славил греков, восставших против турецкого господства, и безуспешно уговаривал себя включиться в борьбу «народов и царей». Влияние первого на второго было столь велико, что на это обратил внимание А.А. Дельвиг, укорявший друга за «литературную измену»:

«Скучно только во сне говорить с Вильгельмом: поговорю на бумаге… Ах, Кюхельбекер, сколько перемен с тобою в два-три года! Но об них после. Сперва оправдай меня перед матушкой твоей. Меня Плетнев напугал, сказав, что она без слез не может встретить друзей твоих; что они напоминают ей твое положение, совсем невеселое, и я побоялся показаться ей. Я, некоторым образом, причина твоих неприятностей по несчастной моей рекомендации Нарышкину…

Мое положение скоро поправится; дай Бог, чтоб и твое поскорее пришло в прежнее состояние. Не теряй надежды на счастье, только ищи его не в Петербурге, — искание тщетное, поезжай в Москву и там, даст Бог, скоро увидимся. Скажу о себе, что я тот же Дельвиг, но менее ленив и менее весел.

Так и быть! Грибоедов соблазнил тебя: на его душе грех! Напиши ему и Шихматову проклятие, но прежними стихами, а не новыми. Плюнь и дунь, вытребуй от Плетнева старую тетрадь своих стихов, читай ее внимательнее и, по лучшим местам, учись слогу и обработке… Друзей любить знаю, а разлюбливать, хоть убей, не умею».

Грибоедов и Кюхельбекер жили на одной квартире. Не обремененные служебными поручениями, оба всецело отдавались творчеству, а по вечерам потчевали друг друга написанным за день. Александр Сергеевич, хотя и был отпетым циником, не без удовольствия, думаю, слушал адресованные ему стихи «К Ахатесу»: