Глазами любопытной кошки - Тамалин Даллал

Мы поехали на мотоциклах. Все сотрудники клиники, одетые в белые халаты, собрались в регистратуре посмотреть на меня. Мое появление стало для них событием. Учитель Абдумеджита, директор клиники, измерил мой пульс, осмотрел глазные яблоки, заставил высунуть язык и спросил, не болит ли у меня спина. Он дотронулся до того самого участка, где меня беспокоила легкая боль последние десять лет. Потом он показал на видеокамеру, и служащие клиники сняли, как он измеряет мой пульс – я специально вытянула руку. Бальзам и таблетки, которые мне выписали в Кашгаре, почти кончились, и он назначил сладкие, острые пилюли и травяные чаи быстрого приготовления, их требовалось растворять в воде. Я приступила к новому курсу лечения, и его целью, судя по всему, было очищение кишечника, так как у меня началась диарея. Поскольку я постилась, не пила воду и при этом мучилась диареей, сочетание оказалось не слишком удачным, поэтому я исключила одно из лекарств и сразу почувствовала себя нормально. Зато похудела на несколько фунтов!

После дневного поста Абдумеджит пригласил меня к себе домой поужинать, переночевать в доме его семьи и на следующее утро позавтракать. Разумеется, я не могла отказаться от такого предложения!

Мы вернулись в его кабинет; он сложил мешочки с травами и собрал коробки. На улице торговцы складывали деревянные столики; был слышен звук металла о камень – бочки с травами заносили внутрь. Абдумеджит закрыл скрипучие металлические ставни и повесил замок. Мы разложили большое металлическое блюдо с виноградом по двум целлофановым пакетам. С кучей винограда на коленях я села боком на заднее сиденье мотоцикла, и мы поехали по проселочной дороге. Когда миновали клинику, Абдумеджит сказал несколько слов, но я их не поняла.

Чтобы попасть во двор дома его родителей, нам пришлось обойти большой грузовик и груду кукурузных очистков. На улице стоял столик, на котором накрыли ужин: дыня, суп с лапшой и темно-желтые початки кукурузы. У Абдумеджита был очаровательный сынок, Элиас, – годовалый малыш с широким лицом, бритой головой и штанишках с разрезом. В Китае дети не носят подгузники; их штанишки просто разрезают, так что все открыто. Они могут свободно ходить в туалет в садике, на краю тротуара или в канаве. Элиас оказался в центре всеобщего внимания. Его все обожали: целовали и обнимали.

Мы сидели на возвышении, устланном отрезами ткани и парчовыми матрасиками. За ужином почти не пили, хотя желающим приносили чашки с горячей водой.

Абдумеджит попросил меня следовать за ним. Я думала, мы пойдем в дом, однако он зашагал вниз по улице вместе со своей женой, ребенком и какой-то девушкой, и мы очутились в клинике, которую он показывал мне ранее. Они здесь жили. В центре было помещение, поделенное на несколько комнат с открытым решетчатым потолком и несколькими койками. Если бы здесь часто выпадали осадки, подобное здание никогда бы не построили.

Меня привели в комнату, где давно никто не жил, стерли толстый слой пыли со стеклянного кофейного столика и покрытых ковриками кресел. Спать пришлось на жесткой койке, обитой ярко-зеленым фетром. Девочка-подросток принесла стеганый матрас из парчи, простыню, подушку и приготовила мне постель. Еще одна девочка подала второй комплект. Абдумеджит и его супруга оставили меня в компании двух молодых женщин и Элиаса. Мы долго играли – в основном в прятки: скрывались за розовыми занавесками с рюшами, а затем улеглись спать.

Когда я встала в пять утра на завтрак, стоял жуткий холод. Элиас щеголял в отцовской меховой шапке, а когда снял ее, на нем оказалась вышитая белая мусульманская шапочка. Его отец нарядил малыша в меховую куртку, и я сделала несколько снимков. Элиас выглядел очаровательно. Правда, еще не совсем научился держать равновесие, поэтому время от времени заваливался набок.

Вернувшись в лавку, Абдумеджит несколько часов растирал в ступке порошки и смешивал их с медом, одновременно обслуживая непрекращающийся поток клиентов. Он готовил особое лекарство для моих отеков, чтобы я могла взять его с собой в Америку после того, как кончится снадобье, сделанное его учителем. К сожалению, оно оказалось тяжелым и содержало слишком много жидкости; когда я улетала из Гонконга несколько недель спустя, мне не разрешили взять его с собой.

Я сидела рядом, рассматривая картинки в путеводителе и общаясь с посетителями на языке жестов. Один мужчина купил очень много меда из большой металлической бочки. Абдумеджит вложил один целлофановый пакет в другой и налил мед туда. «Жаль, если разольется», – подумала я. Брат Абдумеджита принес электронные весы – точь-в-точь как те, что мы используем для взвешивания овощей в супермаркете. Меда оказалось так много; пакетик даже не завязывался, но его положили в миску и только тогда смогли взвесить.

Автостанция, большое глянцевое сооружение, было отделано уже знакомой мне «туалетной» плиткой снаружи, а внутри блестели каменные полы. Пока я печатала свои впечатления о Хотане на маленьком ноутбуке, меня окружила толпа зевак: детишки, торгующие нефритом; пассажиры, направляющиеся в маленькие городки; сотрудники станции, которые заглядывали через плечо. Мне нравилось, что люди ничуть не стесняются своего любопытства. Женщины разглядывали мои одежду и украшения, примеряли мою сумочку, куртку и аксессуары. Я не возражала. Происходило своего рода общение. Любопытство по отношению к необычным людям оказалось естественным как для меня, так и для них. Их любопытство по отношению ко мне было сродни моему к возницам телег, запряженных ослами, к людям, нагружающим свои мотоциклы овечьими шкурами, к тем, кто носил высокие традиционные головные уборы или растирал в ступке травяные снадобья. В этом далеком уголке я сама являлась чем-то необычным; возможно, для кого-то я стала главным событием дня, и о нем они потом рассказали друзьям.

Путь из Хотана до Ташкургана, города у пакистанской и таджикской границ, занял полные сутки. В переводе с таджикского Ташкурган означает «автономный регион» внутри Синьцзян-Уйгурского автономного района. «Разве может регион являться официально автономным, если „туалетная" плитка повсюду, а все чиновники здесь китайцы?» – размышляла я. Как бы то ни было, у этого народа, якобы пользовавшегося автономией, оставались собственные культура и язык – таджикский, один из языков персидской группы.

Ранним утром я сошла с автобуса из Хотана, прибывшего в Кашгар, который находится как раз на середине пути между Хотаном и Ташкурганом. Это конечная остановка всех автобусов из Хотана, и именно здесь стартуют экскурсии в Ташкурган. Я поспрашивала водителей, какой автобус направляется туда. Автостоянка представляла собой пыльную площадку, заставленную машинами и грузовиками. Служащий указал на старый ржавый автобус и сообщил, что он отправится через три часа. Я не хотела ждать, и он отвел меня к блестящему новенькому джипу, где уже сидела таджикская супружеская пара. На женщине была яркая шапка с вышивкой, поверх которой повязан белый шелковый шарф.

Пять часов мы ехали по шоссе Каракорам – самой высокой асфальтированной дороге в мире, соединяющей два государства. Воздух стал сухим и ледяным – я обрадовалась, что захватила из Урумчи дубленку с искусственным мехом. Преодолев перевал Хунджераб, мы миновали заснеженные горы и сухие бурые пустынные холмы; видели болота, яков, двугорбых верблюдов, множество овец, коз и другого скота.