Харроу из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

Ее бессознательная неприязнь к Камилле Гект стала очередным ударом по чувству собственного достоинства. На самом деле ей следовало многократно отблагодарить эту девушку за все разы, когда она спасала Гидеон.

– У Нав были сломаны колено и плечо. Она пронзила себе сердце обломком перил, потому что считала, что тогда я использую ее и стану ликтором. Я плюну в лицо каждому, кто сочтет это самоубийством, она оказалась в безвыходной ситуации и умерла, пытаясь из нее выпутаться. Она была убита, но использовала свое убийство, чтобы дать мне выжить.

Лицо его было печальным, но эта грусть казалась задумчивой и легкой, она отличалась от той тяжеловесной печали, которую он напяливал вместе со священной краской.

– Что лучше? – вопросил он. – Позорная смерть от чужих рук или героическая от своей собственной? Как описать это? В первом случае, если ее убил бы враг, я ощутил бы ненависть к врагу. Во втором… если бы она сама приняла уродливую смерть, кого мне пришлось бы ненавидеть? Кого может осудить поэт? Вечная проблема.

– Ортус, это не стихи, – сказала она.

– Думаю, вы должны ее ненавидеть, – продолжил он, и она подумала, что понимает его мысль, но тут он продолжил: – Не стоит. Если я что и знаю о юной Гидеон… если я хоть что-то могу понять в ее душе… она все делала осознанно.

До этого момента Харрохак почти ничто не способно было смутить. Ее застали голой на глазах у незнакомца. Ее поцеловала пьяная Ианта из Первого дома. Она призналась богу в своем чудовищном прегрешении и получила мягкие уверения в том, что она ошибается. Ее переиграл Паламед Секстус, победила Цитера из Первого дома, уничтожила Гидеон Нав.

Ничто из этого так не унижало ее и не душило, как ее дикий, неконтролируемый детский крик, из-за которого все в комнате обернулись к ней.

– Она умерла, потому что я это допустила! Ты не понимаешь!

Ортус уронил книгу. Встал. Обнял ее. Мертвый рыцарь держал ее несильно, но твердо, погладил по волосам, как брат, и сказал:

– Прости меня, Харрохак. Прости за все. За то, что они сделали. За то, что я не стал для тебя рыцарем. Я был намного старше, я был слишком эгоистичен, чтобы принимать на себя ответственность, и слишком испуган самой идеей о встрече с трудностями и болью. Я был слаб, потому что слабым быть легко, а давать отпор трудно. Я должен был понимать, что никого не осталось… разглядеть жестокость в том, как обращались с тобой Крукс и Агламена. Я знал, что случилось с моим отцом, и давно подозревал, что случилось с Преподобными матерью и отцом. Я знал, что ясельный грипп каким-то образом меня миновал, что моя мать сошла с ума, узнав правду. Я должен был предложить помощь. Я должен был умереть за тебя. Гидеон должна была остаться в живых. Я был и остаюсь взрослым мужчиной, а вы просто никому не нужные девочки.

Она должна была возненавидеть его всеми силами своей души. Она была Харрохак Нонагесимус, Преподобной дочерью. Она была выше жалости, выше нежности одного из своих прихожан, который посмел назвать ее никому не нужной девочкой. Проблема состояла в том, что она никогда не была ребенком. Они с Гидеон стали взрослыми слишком рано, и каждая видела, как прахом рассыпалось детство другой. Но одновременно она мечтала слышать эти слова – от Ортуса, да хоть бы и от бога. Он был там. Он видел.

Харрохак услышала собственный голос:

– Все, что я сделала, я сделала на благо Девятого дома. Все, что сделала Гидеон, она сделала на благо Девятого дома.

– В семь лет у вас обеих было больше упорства, чем у меня за всю мою жизнь, – сказал Ортус. – Вы достойнейшие из Девятого дома. Я верю в это. И именно поэтому я остаюсь. Я не герой, Харроу. Я никогда им не был. Но теперь я уже умер и не смогу стать героем при жизни. Может быть, получится стать им после смерти. Я буду сражаться со Спящим вместе с тобой.

Она не понимала, что делать с его прикосновениями. С одной стороны, она вздрагивала от отвращения, а с другой – они будто оживили какой-то примитивный детский механизм внутри ее. Объятия послужили зеркалом: как будто кто-то позволил ей увидеть себя, а не гадать, как выглядит ее лицо. Его прикосновения не походили на прикосновения отца или матери. Когда она впервые села у гробницы, дрожа от ужаса, ей померещилось, что ледяные пальцы Тела на мгновение коснулись ее. Гидеон и в самом деле ее касалась, Гидеон бросилась к ней в соленой воде с тем же напряженным и откровенным выражением лица, которое возникало у нее перед боем. Губы ее тогда побелели от холода. В тот раз Харроу приняла ее, но все равно получила другой смертельный удар. И во второй раз стала собой.

Она оторвалась от Ортуса менее неохотно, чем ожидала.

– Спускайся, – сказал Ортус, – послушай план. Я помогал его разрабатывать. Он не очень сложный, но другого у нас нет.

– Хорошо.

Харроу наклонилась подобрать уроненную книгу – она раскрылась на форзаце. Надпись была все еще читаема, хотя узкие, тесно стоящие буквы сильно выцвели.

ОДНА ПЛОТЬ, ОДИН КОНЕЦ

Г и П

Они с Гидеон изучили содержимое ящиков. Сигаретный пепел. Пуговицы. Забытые зубные щетки. Древняя эмблема Второго дома. Точильные бруски. Пистолеты. Теперь она знала, что означает буква «П». Пирра Две.

А как же Г? Что, если кое-кто искорежил свою височную кость и организовал давление на мозг, чтобы заменить какое-то слово каким-то другим? Дело было в имени, но в результате их оказалось два. Мерси, Августин и бог наверняка считали ее сумасшедшей. А сам святой долга…

– Его зовут не Ортус, – недоуменно сказала она.

Ортус посмотрел на нее так же недоуменно и беспомощно.

– Прости?

– Я думала, тебя назвали в честь его, но это не так.

Выводы один за другим разворачивались перед ней, будто кто-то разделывал зуб, великолепный и омерзительный сгусток нервов и эмали.

– Мой механизм сработал слишком хорошо. Он не учел контекста. Имя Ортус не соответствует ликторской традиции. А что, если ее имя – соответствует? Если мы случайно назвали ее в его честь?

Но что это могло значить? Мерсиморн говорила, что их имена забыты и считаются священными, если не считать Анастасии, которая так и не приняла ликторства. Почему имя некросвятого могло всплыть таким образом?

Открытая страница опустилась ей на руку. На второй странице, гораздо более чистой, Харроу прочла:

ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧЕМУ НАША ЦИВИЛИЗАЦИЯ МОЖЕТ НАУЧИТЬСЯ ОТ ВАС, ТАК ЭТО ТОМУ, ЧТО КОГДА НАС ЗАГОНЯЮТ В УГОЛ, ВОКРУГ РУШАТСЯ БАШНИ И МЫ ВИДИМ, КАК ГОРЯТ НАШИ ТЕЛА, МЫ РЕДКО СТАНОВИМСЯ ГЕРОЯМИ.

Она открыла рот, чтобы задать вопрос мертвому второму рыцарю о мертвом первом рыцаре – схема, которая перестала казаться трагедией и стала скорее небрежностью, но Абигейл сказала снизу:

– Харрохак? Ортус? Если вы готовы, пора выдвигаться. Дульси нашла хорошие сальные свечи. Надежды на кровь никакой нет, но «огня и слова» для детей оказалось достаточно.