Гражданская война и интервенция в России - Василий Васильевич Галин

1918 г.) штаб полка под командованием Жербак-Русановича попал к красным в плен. Тяжело раненого Жербак-Русановича сожгли заживо. В ответ Дроздовский приказал казнить около тысячи пленных красноармейцев. Массовые казни имели место и в других городах[1824].

В одном Калаче Воронежской губернии было расстреляно 1300 человек[1825]. В той же Воронежской губернии казацкими частями Краснова 8 августа 1918 г. было расстреляно 28 красноармейцев, более 300 большевиков были заключены в тюрьмы, и каждую ночь проходили расстрелы по 10–20 заключенных. Кроме этого, по уезду было расстреляно 115 человек, а 213 подвергнуто различным телесным наказаниям[1826]. «Рабочих арестовывать запрещаю, — гласил приказ красновского есаула, коменданта Макеевского района, от 10 ноября 1918 г., — а приказываю расстреливать или вешать. Приказываю всех арестованных рабочих повесить на главной улице и не снимать три дня»[1827].

Общий счет жертв на территориях контролируемых ген. П. Красновым, по сообщениям советской прессы, только в 1918 г. составил более 30 тыс. человек[1828]. По данным историка П. Голуба, «во время красновщины, то есть с мая 1918-го по февраль 1919 года, было зверски истреблено не менее 45 тысяч сторонников Советской власти на Дону»[1829], т. е. почти 1,2 % населения Донской области. «Миловать не приходилось…, — подтверждал донской ген. С. Денисов, — Лиц, уличенных в сотрудничестве с большевиками, надо было без всякого милосердия истреблять. Временно надо было исповедовать правило: «Лучше наказать десять невиновных, нежели оправдать одного виноватого». Только твердость и жестокость могли дать необходимые и скорые результаты»[1830].

«Кошмарные слухи о жестокостях добровольцев, об их расправах с пленными красноармейцами и с теми жителями, которые имели хоть какое-нибудь отношение к советским учреждениям, распространялись в городе Сочи и в деревнях. Случайно находившиеся в Новороссийске в момент занятия города добровольцами члены сочинской продовольственной управы рассказывали о массовых расстрелах, безо всякого суда и следствия, многих рабочих новороссийских цементных заводов и нескольких сот захваченных в плен красноармейцев»[1831].

Не щадили и раненых, так, когда войска Деникина ворвались в Ставрополь, они в первый же день перебили семьдесят раненых красноармейцев находившихся в госпитале[1832]. В частных письмах сообщалось: «Деникинские банды страшно зверствуют над оставшимися в тылу жителями, а в особенности над рабочими и крестьянами. Сначала избивают шомполами или отрезают части тела у человека, как то: ухо, нос, выкалывают глаза или же на спине или груди вырезают крест»[1833].

«Террор и анархия, созданные там режимом Колчак-Деникин, превосходят всякое вероятие…, — подтверждал Керенский в своем заявлении западной прессе в ноябре 1919 г., — Нет преступления, которое не совершили бы агенты Колчака по отношению к населению, они представляют тиранию и самую черную реакцию»[1834].

Сибирской армии Колчака

Колчак, став Верховным правителем, сразу же ввел на контролируемой им территории режим «чрезвычайного военного положения». Адмирал мотивировал свое решение тем, что «Гражданская война должна быть беспощадной. Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во время Алой и Белой Розы, так неминуемо должно быть и у нас, и во всякой гражданской войне»[1835]. Колчаковцы вообще, отмечает историк В. Краснов, «не распространяли на большевиков, а заодно и на побывавшее под властью Советов население, особенно «низшие» трудовые слои, общепринятые правовые нормы и гуманитарные обычаи. Убить или замучить большевика не считалось грехом»[1836].

Докладная капитана Колесникова — начальник штаба дивизии, являлась примером трактовки колчаковского «военного положения» на местах: «Наезды гастролеров, порющих беременных баб до выкидышей за то, что у них мужья ушли в Красную армию, решительно ничего не добиваются, кроме озлобления и подготовки к встрече красных… Порка кустанайцев в массовых размерах повела лишь к массовым переходам солдат, на некоторых произвела потрясающее впечатление бесчеловечностью и варварством…». И тут же Колесников предлагал ряд мер по укреплению армии: «…Уничтожать целиком деревни в случае сопротивления или выступления, но не порки. Порка, это — полумера. Открыть полевой суд с неумолимыми законами…»[1837].

Приказ командующего западной армией ген. М. Ханжина требовал от крестьян сдать оружие, в противном случае виновные будут расстреляны, а их имущество и дома сожжены; комендант Кустаная предлагал до смерти пороть женщин, укрывавших большевиков. Управляющий Енисейской губернии Троицкий предлагал ужесточить карательную практику, не соблюдать законы, руководствоваться целесообразностью[1838]. Ген. Сахаров издал приказ, требовавший расстрела каждого десятого заложника или жителя, а в случае массового вооруженного выступления против армии — расстрела всех жителей и сожжения селения дотла[1839]. По приказу ген. Иванова-Рынова в «Восточной Сибири солдаты истребляли все мужское население в деревнях, где по их подозрениям, укрывали «большевиков». Женщин насиловали и избивали шомполами. Убивали без разбора — стариков, женщин, детей»[1840].

Колчаковский министр иностранных дел И. Сукин вспоминал, про другого генерала: «Осуществляя свои карательные задачи, Розанов действовал террором, обнаружив чрезвычайную личную жестокость…, расстрелы и казни были беспощадны. Вдоль сибирской магистрали в тех местах, где мятежники своими нападениями прерывали полотно железной дороги, он для вразумления развешивал по телеграфным столбам трупы казненных зачинщиков. Проходящие экспрессы наблюдали эту картину, к которой все относились с философским безразличием. Целые деревни сжигались до основания»[1841].

Ижевская рабочая дивизия была одной из наиболее боеспособных в колчаковской армии, и ей было позволено воевать под красным стягом и петь «Варшавянку»[1842]. В октябре 1918 г. свидетели заявляли о расстреле ею 300 человек (по данным В. Владимировой, закопанных частью заживо)[1843]. Осенью 1918 года под Ижевском были подвергнуты наказанию кнутом 22 крестьянина Банниковых (однофамильцы советского деятеля). Из них 7 человек погибли при экзекуции, остальные были расстреляны[1844]. Общие цифры жертв в этом регионе только осенью 1918 г. находятся в пределах 500–1000 человек[1845].

Командир ижевской дивизии ген. В. Молчанов приказывал: «При нападении на караулы и порчи ж.д. производить круговые аресты всего мужского населения в возрасте от 17 лет. При задержке к выдаче злоумышленников расстреливать всех без пощады как сообщников-укрывателей…». В исполнение приказа, в одной из экзекуций, огнем из пушек ижевцы уничтожили живших в бараках семьи рабочих Кусинского завода. Местное население прозвало ижевцев варнаками (каторжниками, разбойниками)[1846].

«Мы дожидались Колчака как Христова дня, а дождались как самого хищного зверя», — писали пермские рабочие 15 ноября 1919 г. Даже премьер правительства Колчака П. Вологодский отмечал в дневнике, что когда правили военные, они «не считались с правительством и творили такое, что у нас волосы на голове становились дыбом»[1847].

Но даже колчаковский террор далеко отставал от атаманского: с 27 мая–3 июля 1918 г. после захвата Челябинска, Троицка и Оренбурга казаками атаман