Молодая Екатерина - Ольга Игоревна Елисеева

Владиславова была прикомандирована к нашей героине еще Бестужевым. Неудивительно, что ее сочли нужным допросить. Не получив улик против Екатерины от канцлера, их рассчитывали добыть у комнатной женщины. Никаких пояснений по поводу исчезновения одной из заметных фигур малого двора великой княгине не дали. Елизавета была мастерицей таких молчаливых намеков – скрытых и грозных одновременно. Она всю жизнь уклонялась от прямого выяснения отношений. Влиять на приближенных в обстановке недоговоренностей ей казалось удобнее. Таков был политической стиль императрицы.

Судя по дальнейшему развитию событий, Екатерина хорошо изучила свою свекровь. Вызвать ту на открытое объяснение значило уже наполовину победить. Поскольку разговор без обиняков являлся для императрицы тягостным, наша героиня отправилась к своим слугам и без церемоний заявила, что если к ней приставят «дуэнью», которая ей не понравится, то «пусть она приготовится к самому дурному обращению… включая и побои», так как «я устала страдать»619. Это слова предназначались для передачи из уст в уста и должны были дойти до возможных кандидаток в гофмейстерины.

Затем царевна уединилась в своих покоях и начала демонстративно чахнуть. 18 апреля Кейт доносил: «Дела великой княгини нехороши. Однако говорят, будто фаворит Шувалов прислал ей письмо с уверениями в том, что императрица скоро примет ее, и ежели Ее Высочество изволит хоть немного повиниться, то все будет забыто»620. Поверила ли наша героиня этому обещанию? Скорее всего, нет. В мемуарах она о нем не упомянула. Что значило «немного повиниться»? Самой дать на себя показания, которых не добились от Апраксина, Бестужева, Ададурова, Елагина и Владиславовой?

Только благодаря помощи духовника императрицы, дяди одной из камер-юнгфер Екатерины, ей удалось выпросить свидание. Через племянницу тот посоветовал опальной великой княгине сказаться больной и просить исповеди, «чтобы он мог передать императрице все, что услышит из собственных моих уст»621. Царевна так и сделала.

Ни одного из участников сцены не смутило предполагаемое проникновение государыни в тайну исповеди. Понятно, что степень чистосердечия Екатерины обусловливалась степенью бесцеремонности свекрови. Но именно свидание с протоиереем Ф.Я. Дубянским возымело действие. Елизавета оставалась искренне верующим человеком. Простосердечие и деспотизм уживались в ее душе. На следующую же ночь после разговора с духовником императрица призвала невестку.

«Решение мое было принято, я смотрела на мою высылку или невысылку очень философски; я нашлась бы в любом положении», – рассуждала Екатерина. Еще раньше она писала старому другу Уильямсу: «Невидимая рука, которая меня вела тринадцать лет по очень кочковатому пути, не допустит, чтобы я погибла, в этом я очень сильно и, может быть, очень глупо убеждена». Пришло время вспомнить эти слова.

13 апреля «около половины второго ночи» Александр Шувалов вошел в комнату великой княгини. Он повел ее к императрице, избегая лишних глаз. В передних и коридорах не было ни души. У входа в галерею наша героиня увидела, что великий князь промелькнул впереди и скрылся в другой двери. «Со дня комедии я его не видела, – вспоминала она, – даже когда я сказалась больной с опасностью жизни, он не пришел ко мне и не прислал спросить, как я себя чувствую… Я после узнала, что в этот самый день он обещал Елизавете Воронцовой жениться на ней, если я умру, и что оба очень радовались моему состоянию».

Наконец, великую княгиню впустили в покои Елизаветы. «Как только я увидела императрицу, я бросилась перед ней на колени и стала со слезами очень настойчиво просить отослать меня к моим родным. Императрица захотела поднять меня, но я осталась у ее ног. Она показалась мне более печальной, нежели гневной, и сказала мне со слезами на глазах: “Как вы хотите, чтобы я вас отослала? Не забудьте, что у вас есть дети”. Я ей ответила: “Мои дети на ваших руках, и лучше этого ничего для них не может быть”».

Если Екатерина стояла одна, то Елизавета посчитала нужным укрепить свои позиции кавалерией на флангах и засадным полком. В комнате находились великий князь и Александр Шувалов, а в отдалении за ширмами фаворит Иван Шувалов. Это не изобличало твердости. Елизавета нуждалась в поддержке, хотя бы моральной. А вот нашей героине неоткуда было черпать силы, кроме самой себя.

Императрица спросила, как объяснить причины ее высылки обществу. «Вы скажите о причинах, которыми я навлекала на себя вашу немилость и ненависть великого князя», – смиренно отвечала великая княгиня. «Чем же вы будете жить у ваших родных?» – «Тем, чем жила прежде». Разговор пока не касался главного. В золотом тазу на туалетном столике лежали сложенные письма. Екатерина сразу догадалась, что это ее послания Апраксину.

«Императрица снова подошла ко мне и сказала: “Бог мне свидетель, как я плакала, когда при вашем приезде в Россию вы были при смерти больны… Вы чрезвычайно горды. Вспомните, что в Летнем дворце я подошла к вам однажды и спросила, не болит ли у вас шея, потому что я видела, что вы мне едва кланяетесь… Вы воображаете, что никого нет умнее вас”». Ответ Екатерины был исполнен грустной иронии: «Ничто больше не могло бы меня в этом разуверить, как мое настоящее положение».

Елизавета заколебалась, и невестка отлично почувствовала этот момент: «Я ясно видела, что по мере того, как разговор продвигается, хотя ей и присоветовали… выказывать мне строгость, ее настроение смягчалось постепенно, помимо ее решения». Вот тут и понадобилось подкрепление. «Я услышала, как великий князь сказал, повышая голос: “Она ужасно злая и очень упрямая”». Супруги заспорили. «Я зла на тех, кто вам советует делать мне несправедливости», – возразила великая княгиня. Петр горячился. «Но на императрицу, которая была гораздо умнее великого князя, мои слова произвели другое впечатление».

Екатерине показалось, что чаша весов клонится на ее сторону. И тут императрица предприняла над собой усилие. Раздражение против невестки было еще очень сильно. Обернувшись к великому князю, тетушка бросила: «О, вы не знаете всего, что она мне сказала о ваших советчиках и против Брокдорфа по поводу человека, которого вы велели арестовать».

Елизавета нанесла удар ниже пояса. «Это должно было показаться великому князю форменной изменой с моей стороны… – вспоминала Екатерина. – Это значило больше, чем когда-либо, нас поссорить и, может быть, сделать нас непримиримыми и лишить меня навсегда доверия великого князя. Я почти остолбенела, услыша, как… она обращает это в смертоносное оружие против меня». Великий князь сказал, что «этот анекдот» хорошо доказывают злость Екатерины. «Я думала про себя: “Бог знает, чью злость он доказывает”».

Описанная сцена заставляет усомниться: а хотела ли Елизавета мира в великокняжеской семье? Возможно, раскол в стане претендентов устраивал ее. Она строго сказала невестке: «Вы вмешиваетесь во многие вещи, которые вас не касаются; я не посмела бы делать того же во времена императрицы Анны. Как, например, вы посмели посылать приказания фельдмаршалу Апраксину?… Ваши письма тут, в этом тазу… Вам запрещено писать».