Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков

28 января Блэнкфорт оправдывался перед КРАД. Его адвокатом был хитроумнейший Мартин Гэнг, звезда бомонда, кудесник закулисных торгов. (Сияние собственной славы ослепит Гэнга: о его страшной гибели рассказ впереди.) Поэтому вдвойне удивительна тактика Блэнкфорта на допросе. Если это, конечно, можно назвать тактикой.

От обвинения в попытке внедриться в «католические круги» отбиться было нетрудно: Буденц, не дав себе времени подумать, ляпнул безусловную глупость. Внедриться в католические круги Блэнкфорт не мог по определению.

Я вырос в ортодоксальной еврейской семье. Любой, кто меня знает, может подтвердить, что всю свою жизнь я был глубоко религиозным человеком. ‹…› Первое, что я сделал в Лос-Анджелесе – вступил в Бней-Брит и стал ее активистом.

Не слишком компрометировала его и пятинедельная поездка в СССР в 1929-м. 21-летний Блэнкфорт потратил первую зарплату преподавателя колледжа, примкнув к группе антропологов, отправлявшихся на Кавказ. Начинающего литератора вдохновил шанс пройти по стопам аргонавтов. Но Блэнкфорт не только категорически отрицал разговоры с Буденцом, он даже припомнил его с трудом: «Буденца подвела память, вот и все».

Блэнкфорт выставил себя непримиримым – с младых ногтей – антикоммунистом. Потому-то его даже не приняли в КДР. Его круг общения включал философов Джона Дьюи и Сидни Хука, Макса Истмена. «Особенностью этой группы был ее антикоммунизм, ее атаковали New Masses и Daily Worker».

Оба этих издания холодно встретили его первый роман, второй раскритиковали за то, что фашисты изображены слишком человечно, а за третий просто затравили.

Наглость Блэнкфорта соперничала только с его трусостью. Конгрессмен Тавеннир терял дар речи, тщетно пытаясь понять, зачем антикоммунист ломился в КДР и каким образом оказался сотрудником двух главных коммунистических изданий – тех самых, что затравили его. Объяснялся Блэнкфорт замысловато. Во-первых, он никогда не работал в этих изданиях. Во-вторых, они взяли его на работу потому, что он хорошо писал. В-третьих, он писал ради бесплатных билетов на театральные премьеры. В-четвертых, отправлял статьи по почте, а в редакцию не заходил. В-пятых, из обоих изданий его выгнали за антикоммунизм: из New Masses – в 1934-м, из Daily Worker – в конце 1935-го. Оба раза – из-за расхождений Блэнкфорта с партией в оценке пьес Одетса. «Проснись и пой» он разругал, а партия поддержала, «Потерянный рай» он одобрил, а партия – нет.

То есть, недоверчиво уточнял Тавеннир, коммунистическая газета ангажировала его сразу после того, как его уволил за антикоммунизм коммунистический журнал?

Ну да, – невозмутимо отвечал Блэнкфорт, – наверное, в журнале не знали о его увольнении из газеты.

Почему же именно с конца 1935-го его величают в выходных данных Daily Worker заведующим отделом театра?

Неужели? Блэнкфорт об этом в первый раз слышит. Его не предупредили. Он никогда не считал себя редактором отдела. Да и какой там отдел: смех один.

О’кей. Но как объяснит Блэнкфорт то, что в соавторстве с Голдом, изгнавшим его из New Masses, он 6 июня 1936-го опубликовал в Daily Worker статью о «Боевом гимне», где Джон Браун сравнивался с Муни и Ванцетти.

А никак. Он этой статьи не писал и не читал: Голд использовал его имя. Он и пьесы этой не писал. Это Голд написал бездарную пьесу, а Блэнкфорт ее «вылечил». И вообще, он с Голдом незнаком: так, видел пару раз мельком.

О’кей. Но, ради всего святого, как Блэнкфорт объяснит, что на праздновании 25-летия Daily Worker в декабре 1936-го исполнялась его пьеска, сочиненная к юбилею и посвященная славному пути органа компартии?

Тавеннир: Вам, что, заказали ее после того, как уволили?

Блэнкфорт: Именно так. Они же уволили меня [только] как сотрудника.

Тавеннир: А потом обратились к вам снова ради этой конкретной работы?

Блэнкфорт: Да, сэр.

Уволили, говорите? А что это за книжные обзоры за вашим именем появляются в New Masses в 1936-м?

А, это? Ну да. Его же уволили как театрального обозревателя, а не как литературного. А ему очень хотелось получать бесплатно книги. Книги, знаете, как дороги?

На митингах, на которых он, судя по газетам, выступал, его не было. О том, что множество организаций, в которых он состоял, генпрокурор назвал подрывными, он не знал и живо интересовался у Тавеннира, когда это произошло. Наконец, ехидный Тавеннир поинтересовался, не приходило ли Блэнкфорту в голову хоть раз задуматься, почему именно его имя так бессовестно используют все кому не лень.

Блэнкфорт: Это хороший вопрос. ‹…› Я полагаю, что был ленив, интеллектуально ленив.

Кульминация допроса наступила, когда Блэнкфорту предъявили его статью (Daily Worker, 27 апреля 1934-го) о репетициях «Портового грузчика».

Тавеннир: Во второй колонке мы читаем следующее: «Вы не увидите ни мамочек, ни джазовых милашек из ночного клуба, ни комических дворецких, ни одного из фальшивых персонажей, которых цветные актеры и актрисы призваны играть в буржуазном театре». Не соблаговолите ли объяснить, что вы подразумеваете под «буржуазным театром»?

Блэнкфорт: Я был тогда студентом и читал в основном то, что касалось социального анализа истории театра. ‹…› Весь французский театр XIX века во многих историях театра, не обязательно левых, называли театром буржуазии.

Тавеннир: Разве это не клише компартии, обозначающее все, что не является коммунистическим?

Блэнкфорт: Может, так оно и было в те времена, сэр. Я не отрицаю существования коммунистических клише. Поверьте, я разлюбил их и испытываю к ним огромное отвращение. ‹…› Но слово «буржуазный» появилось гораздо раньше, чем коммунисты превратили его в клише.

Тавеннир: Да. Но как раз в то время и с тех пор оно используется компартией как стереотипное определение для всего искусства, не являющегося коммунистическим, разве не так?

Блэнкфорт: Полагаю, что так.

Вельде: Вы еще используете этот термин – «буржуазный»?

Блэнкфорт: Нет-нет, не использую, сэр. ‹…› Он не имеет никакого смысла.

Вельде: Вы припоминаете, когда перестали использовать его или любой другой из хорошо известных коммунистических терминов?

Блэнкфорт: Нет, сэр, не припоминаю. Я даже не отдавал себе отчета в том, что говорил это.

Тавеннир: Конечно, этот термин использовался во французской истории, но разве он не фигурирует в «Коммунистическом манифесте»? Вы об этом знали?

Блэнкфорт: Я читал «Манифест».

Тавеннир: Так вы его там вычитали?

Блэнкфорт: Нет, я узнал слово «буржуазный» задолго до того, как прочитал «Коммунистический манифест». ‹…›

Тавеннир: Но вы хотите сказать, что в то время, когда вы использовали такого сорта язык, работая в органах компартии, вы не состояли в компартии?