Родина - Фернандо Арамбуру

– Как же, отпустят они! Поздно спохватился! Зато вон Колдо – живет себе тихо-мирно в поселке со своей мексиканской женой и детишками.

Да, все так, но тогда Хосе Мари почти-почти решился. Мало того, он только ждал ближайшей встречи со связным, чтобы через него передать просьбу руководству. Но тот привез им запечатанное сообщение, где говорилось, что в самом скором времени их отправят проходить интенсивный курс боевой подготовки, а потом немедленно подключат к борьбе.

Пачо все понял правильно:

– Ну что, приятель, теперь нам пути обратно нет. Теперь начнется пьянка-гулянка.

– Лучше что угодно, чем сидеть здесь сложа руки.

Дождь стоял стеной, когда они сели на поезд. И не прекращался всю дорогу. Пересадка в одном городе, пересадка в другом. Ближе к вечеру приехали в Бордо, где дождь лупил так же.

В баре у вокзала они встретились с человеком, которому было поручено их забрать. Мужик оказался каким-то суетливым, и мне пришлось одним глотком допивать вино, хотя официант только что нам его принес. В машине он велел им надеть черные очки и пригнуться. Хосе Мари уже проходил все это, когда их с Хокином возили на беседу с Санти Потросом. Час с лишним они мотались туда-сюда и наконец вошли в дом, где играла музыка. Только тогда им разрешили снять очки.

Восемь дней они провели взаперти в комнате без окон, три шага в ширину, пять – в длину. Слишком маленькой для двоих, они чуть ли не натыкались друг на друга, и это выводило Хосе Мари из себя. С Хокином он мог делить даже нижнее белье. А с Пачо отношения сложились совсем не такие. Но труднее всего бывало ночью. Пачо, видно, когда-то давно сломал себе носовую перегородку, и теперь спать с ним рядом было просто невозможно. Он даже не храпел. Храпел как раз сам Хосе Мари. Нет, это было похоже на мехи, из которых вырывалось рычание со свистом. И так час за часом до самого рассвета.

Покидать комнату разрешалось, только чтобы сходить в уборную, расположенную этажом ниже. Потому что они должны были как можно меньше увидеть и запомнить. Очень часто в доме на полную мощь играла музыка. Благодаря этому одни обитатели дома понятия не имели, что делают и о чем говорят другие. Каждый боевой отряд, по словам инструктора, действует изолированно от других, зато никто ничего не знает про остальных, и если вас схватят, никакой информации из вас вытянуть не сумеют, ничего о том, как устроена вся организация. Понятно? И оба парня дружно кивнули головами.

По утрам на теоретических занятиях Хосе Мари обычно помирал со скуки. Исподтишка он то и дело поглядывал на свои часы и прикидывал, сколько осталось до обеда. Учеба никогда не давалась ему легко. Еще маленьким, в школе, он не умел сосредоточиться. То же самое случалось на занятиях по военному делу, зато после обеда они переходили к практике, им в руки давали оружие, и вот тогда – тогда он буквально оживал и как будто возвращался в старые времена, когда вместе с друзьями шел на карьер, чтобы испробовать бутылки с зажигательной смесью, подрывные шашки и зажигательные гранаты. Тут он чувствовал себя как рыба в воде, это было по нему – действие, движение, а не скукотища по теории взрывчатых веществ, от которой он сразу сникал.

Они с Пачо тренировались – собирали и разбирали оружие. Научились изготавливать смертоносные ловушки и машины-бомбы. Что еще? Собирали часовые механизмы. Потом устраивали взрыв в металлической бочке с песком. Их обучали всему, что касается тайников и бункеров, обучали вскрывать замки в машинах. Инструктор постоянно твердил о мерах безопасности – мол, действовать нужно с предельной осторожностью, очень внимательно и так далее. Объяснял, как они должны вести себя в случае ареста. Занятия по стрельбе ограничились одним днем, и стреляли они только из пистолета, потому что французская полиция с некоторых пор стала такие вещи ловко отслеживать. Теперь было не так, как несколько лет назад, когда можно было пойти в ближайший лес и пострелять вволю. К немалому огорчению Хосе Мари. Ведь больше всего на свете он любил стрельбу по цели.

Однажды он поцеловал рукоятку браунинга со словами:

– Для меня это лучше, чем трахаться.

Чем рассмешил окружающих. Эти придурки решили, что он пошутил.

Инструктор:

– Ну нет, парень, одно другого не заменит.

В последнюю ночь, проведенную в том доме, Хосе Мари не мог заснуть. Разные мысли, эхо от недавних выстрелов, свистящее дыхание Пачо. И вдруг Хосе Мари начал разговаривать сам с собой. Шепотом? Да нет, в полный голос, как будто вел беседу с кем-то другим. Третий час ночи. Ему казалось, что он целится из пистолета, но на сей раз вовсе не в бумажную мишень. Сосед проснулся. Спросил в темноте:

– Чего это ты разговорился?

– Интересно, кто в ЭТА установил рекорд по казням?

– Почем мне знать. Может, Де Хуана, а может, кто из группы “Мадрид”.

– А ты не слышал, убил кто-нибудь из них больше пятидесяти человек?

– Ты что, совсем спятил? Глянь на время, нам через несколько часов отваливать отсюда.

Лежа в темноте, они несколько минут помолчали. Потом Пачо опять начал издавать носом звук, который так бесил Хосе Мари. И внезапно тот заявил:

– За смерть Хокина государство заплатит большой кровью. Я поубиваю их столько, что когда-нибудь попаду в книги по истории как самый кровавый боец ЭТА.

– Мать твою, да заткнись ты наконец.

– Мой друг стоит не меньше ста покойников. И я буду вести им счет. Каждый раз, как шлепну кого-то, поставлю черточку в тетрадке.

– Это значит, что ты воспринимаешь вооруженную борьбу с позиций личных интересов.

– А тебе-то, подлюге, что за дело? Лучше научись дышать как следует, когда дрыхнешь.

Кажется, на улице было холоднее, чем предполагал Хосе Мари, прежде чем они тронулись в путь, хотя с точностью он определить не мог, поскольку они с Пачо ехали, согнувшись в три погибели и уткнув лица в колени – чтобы ничего не видеть и ничего не знать, – туда, где их ждал командир или один из командиров. Когда встретивший их человек сказал, что должен отвезти обоих к руководству, они подумали о Тернере[87], но в том доме в Бордо – или в окрестностях Бордо, или невесть где еще – увидели Пакито[88].