Последний рыцарь короля - Нина Линдт

– Катя, – содрогнулась я, – ты все больше напоминаешь мне саркастического Герцога д'Эсте. Всякий раз, как он заводил разговор о Церкви, я лишалась веры вообще.

– Недаром я всегда придерживался мнения Ницше, который сказал, что в мире был только один истинный христианин и тот умер на кресте, – проворчал Вадик.

– А помните, что нам философиня сказала? Что Европейский Союз обозначил эпоху, в которой живем мы все, постхристианской? То есть что христианство – это уже не определяющий вектор развития европейской культуры. Люди перестают верить Церкви, но по-прежнему верят в Бога, только каждый по-своему, – Катя умолкла, потом вновь заговорила, словно потерявшись в своих мыслях. – Может, даже лучше, когда люди верят одинаково, и за разночтения наказывают, как за преступление. За одну и ту же веру они встают плечо к плечу.

– Проблема людей не в том, что они придерживаются разных религий, а в том, что они не видят их истинного смысла. Вера, какой бы она ни была, создана для того, чтобы человек стремился к идеалу, меняя себя, работая над своими чувствами и страстями, – я вдруг вспомнила слова отца Джакомо о пути становления веры. – Человек понимает, что смысл его жизни достичь этого идеала, так? Но потом появляется организация, которая объединяет людей и создает новое духовное государство, Церковь. Она называет себя Телом Христовым, но управляется людьми, такими же, как ты и я, со своими грехами и недостатками. Священники очень быстро поняли, что в их руках огромная власть, и они стали считать себя вправе управлять монархами, уничтожать людей, богатеть за счет страха верующих. Они думают, что способны истолковывать желания Бога…

– Ага, как жрецы, которые по внутренностям животных читали послания богов, – встрял Вадик.

– Да, – подтвердила Катя.

– Так что же, – вернула я друзей с философских вершин на грешную землю, – у нас нет выхода, и мы будем пассивно ждать, когда нас прикончат?

– Постарайтесь отнестись к этому философски, – заметила Катя, – человек все равно умирает, рано или поздно, какая разница, когда и где?

– Лучше все-таки поздно, чем рано, – заметил Вадик. – Я еще пожить хочу…

– Зачем? Что ты можешь сделать в этой жизни? Жениться, поработать, родить детей? Это ровным счетом ничего не значит для мира, ты не изменишь хода событий и времени. Мы все канем в неизвестность, как миллиарды людей до нас, разве нас волнует их судьба? Наших имен не будут помнить, так что не вижу разницы, умрем мы здесь или в Москве.

– Так, давайте заканчивать этот мрачный разговор, – не выдержала я, – а то я повешусь на прутьях решетки прежде, чем завершится суд. Я уверена, мы сможем оправдаться, и нас не осудят, давайте до утра доживем.

– Да, завтра будет видно, – добавил Вадик, и мы замолчали. Я слышала, как крыса шелестела под моей кроватью, но вскоре тоже угомонилась.

Клементина лежала на берегу, когда я подошла к ней поближе. Она была мертва, ее тело было бледным с синеватым оттенком, в воздухе уже веял запах тления. В руках она сжимала то, что я очень хотела у нее забрать – красивое ожерелье из изумрудных камней, золотые нити плетения нежно блестели на солнце, чьи лучи проникали сквозь листву плакучих ив, ветви тихо колыхались в полуденной тишине реки. Я осторожно присела рядом с ней, словно боялась разбудить, но она была мертва, в этом я была уверена. Ее немного раскосые глаза с черными ресницами были закрыты, на сладострастных пухлых губах запеклась кровь. Костлявые пальцы, сжимавшие ожерелье, были больше похожи на пальцы пожилой женщины, чем юной девушки. Да и в густых черных волосах Клементины я заметила непонятно откуда взявшиеся седые пряди. Я протянула к ожерелью руку и…

– Будь осторожна, – раздалось надо мной. От неожиданности я вздрогнула и убрала руку от тела. На другом берегу реки стояла женщина в светлом платье. Ее лицо словно светилось изнутри, поэтому черты лица расплывались, но мне показалось, что это мое отражение в зеркале – настолько похожи мы были. Она улыбалась, и в ее глазах я прочла любовь и сострадание, даже жалость.

– Кто вы? – зная ответ, спросила я.

– Ты знаешь меня, – нежно сказала женщина. – Не бери его, оно проклято, эти камни не принесут тебе счастья.

– Но я не могу не взять, – возразила я, – это нужно, чтобы вернуться домой.

– Послушай, иди ко мне, здесь лучше, чем на том берегу, здесь нет ничего, что может огорчить тебя.

– У меня еще есть дела здесь, – сказала я, указывая на свою половину. – А вы не можете перейти ко мне?

– Нет, я не могу и не хочу.

– Донна Анна, – вдруг решилась я, – скажите, почему вы не стали женой герцога? Почему выбрали Висконти?

– Я испугалась его любви, – грустно ответила она. – Я боялась, что, обняв меня настоящую, он разочаруется в том образе, что создал. Я выбрала более простую любовь, ту, что казалась мне куда проще. И ошиблась.

Я любовалась ею и светом, исходившим от ее одежды и лица, от золотистых длинных волос, которые струились за ней по земле длинным шлейфом. И тут чья-то костлявая, цепкая, холодная рука вцепилась в мое горло. Это была Клементина – ее глаза открылись, но зрачков там не было, лишь белая мутная пленка. Я хотела закричать, но лишилась голоса. Ее руки все больше холодели, сжимали меня все сильнее, я пыталась оттолкнуть ее, ее рука вытянулась и насколько бы Клементина не была далеко от меня, ее руки все равно тянулись ко мне. На земле возле меня блестело заветное ожерелье, я схватила его и, задыхаясь, на ходу отцепляя от себя пальцы Клементины, начала подниматься наверх по склону.

Пальцы ведьмы начали шарить у меня по лицу, и я, закричав, проснулась. В руке я сжимала что-то теплое и пушистое, кто-то отчаянно хлестал меня прутиком по лицу, пища, в темноте ничего не было видно. Когда я поняла, что это просто крыса, которая взобралась на меня ночью, я отпустила ее, и она убежала. Проведя рукой по влажному от духоты лицу, я повернулась на другой бок и заснула.

Архиепископ предложил донне сесть, стража встала по бокам ее кресла. Стены комнаты были украшены арабской вязью, и священники на фоне восточных интерьеров смотрелись, как пришельцы из другого мира.

– Я никуда не убегаю, господа, – сказала донна Анна, ласково улыбаясь стражникам, – вам вовсе не обязательно стоять надо мной.

Строгие стражи никак не прореагировали на улыбку, но донна была явно в хорошем настроении, и ее бодрый голос болезненно отдавался внутри архиепископа.

– Не стоит превращать суд в балаган, донна, – грубо заметил де Бове.

– Здесь нечего превращать, – ответила донна. – Знаете, – сказала она, пока священники вставали на свои места и в комнату вносили бумаги и документы, – мне вполне понятны причины, по которым вы арестовали меня. Я не внушаю симпатии господину архиепископу. Но в чем же виноваты мои друзья?

– Донна Висконти, – хищно прищурясь, ответил де Бове, – позвольте, я просвещу вас. Вы арестованы по подозрению в колдовстве и ереси. Ваши друзья тоже внушают нам опасения. Мадам Уилфрид, как и вы, уроженка Юга, и помогала вам лечить больных.