Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Кай Берд

Великобритании, и судьей Верховного суда Феликсом Франкфуртером, близким другом президента Рузвельта. Посыл Бора был предельно ясен: создание атомной бомбы — решенный вопрос, пора подумать, что будет происходить после ее разработки. Бор больше всего опасался, что изобретение вызовет смертельную гонку ядерных вооружений между Западом и Советским Союзом. Чтобы ее предотвратить, доказывал он, крайне важно сообщить русским о существовании проекта бомбы и убедить их, что проект не направлен против них.

Подобные взгляды, разумеется, привели Гровса в ужас. Он отчаянно торопился увезти Бора в Лос-Аламос, где болтливых физиков можно было держать в изоляции от остального мира. Во избежание нарушений режима секретности Гровс лично сопровождал Бора и его сына на поезде из Чикаго. За компанию с ними ехал Ричард Толмен из Калтеха, научный советник Гровса. Гровс и Толмен договорились по очереди присматривать за датским гостем, чтобы тот не улизнул из купе в одиночку. Однако проведя час в компании Бора, Толмен вернулся издерганным и заявил: «Генерал, я больше не выдержу. Я беру обратно свое обещание. Вы — армия, вам и карты в руки».

Гровс, слушая характерное бормотание Бора, время от времени пытался прервать его и рассказать о необходимости неразглашения секретных сведений посторонним. Попытка была заранее обречена на провал. Бор имел широкое представление о Манхэттенском проекте и ощущал неизбывную тревогу за возможные общественные и международные последствия научных открытий. Мало того — более двух лет назад, в сентябре 1941 года, он встречался со своим бывшим учеником Вернером Гейзенбергом, возглавившим немецкую программу создания ядерной бомбы. Гровс выспросил у Бора все, что тот знал о немецком проекте, но, конечно, не желал, чтобы ученый обсуждал его с кем-то еще: «Мне кажется, я целых двенадцать часов объяснял, о чем нужно помалкивать».

Они прибыли в Лос-Аламос вечером 30 декабря 1943 года — прямиком на торжественный прием, устроенный Оппенгеймером в честь Бора. Гровс потом сетовал, что «через пять минут после прибытия Бор болтал именно о том, о чем обещал помалкивать». Первым делом Бор спросил Оппенгеймера: «А она действительно такая большая?» Другими словами, правда ли, что новое оружие настолько мощное, что сделает недопустимыми все будущие войны? Оппенгеймер немедленно понял глубину вопроса. Он больше года направлял всю энергию на административную работу по учреждению и обеспечению работы новой лаборатории, однако в последующие дни и недели Бор резко перенацелил разум Оппи на послевоенные последствия создания бомбы. «Ради этого я и приехал в Америку, — потом скажет Бор. — Для создания атомной бомбы моя помощь уже не требовалась».

В тот вечер Бор рассказал Оппенгеймеру, что Гейзенберг очень активно работал над созданием уранового реактора, способного произвести безостановочную цепную реакцию и тем самым вызвать мощнейший взрыв. Оппенгеймер созвал совещание, чтобы в последний день 1943 года обсудить опасения Бора. На совещании присутствовали сам Бор, его сын Оге и лучшие умы Лос-Аламоса, в том числе Эдвард Теллер, Ричард Толмен, Роберт Сербер, Роберт Бэчер, Виктор Вайскопф и Ханс Бете. Бор попытался донести до собравшихся необычность своей встречи с Гейзенбергом в сентябре 1941 года.

Блестящий ученик Бора получил от нацистского режима специальное разрешение приехать на конференцию в оккупированный немцами Копенгаген. Не являясь нацистом, Гейзенберг тем не менее был убежденным патриотом, решившим не покидать нацистскую Германию. Он, несомненно, был наиболее знаменитым физиком Германии. Если у немцев был свой проект атомной бомбы, то Гейзенберг выглядел наиболее вероятным кандидатом на пост его руководителя. Приехав в Копенгаген, он посетил Бора. Сказанное друзьями с глазу на глаз долго оставалось под покровом тайны. Позднее Гейзенберг сказал, что осторожно упомянул урановую проблему и попытался объяснить старому другу, что, несмотря на принципиальную возможность создания оружия на основе расщепления ядер урана, оно потребует «невероятных технических усилий, которые, будем надеяться, не удастся осуществить в ходе настоящей войны». Он, по своему утверждению, говорил намеками, потому что из-за слежки и опасений за свою жизнь не мог сказать прямо, что он и другие немецкие физики пытались убедить нацистский режим в бесперспективности своевременного создания такого оружия для текущей войны.

Если Гейзенберг и пытался все это объяснить, Бор его не услышал. До ушей датского физика дошло лишь, что ведущий физик Германии считал создание ядерного оружия возможным и, если его создадут, способным принести победу в войне. Встревоженный и возмущенный Бор оборвал беседу.

Впоследствии он и сам признавал, что не был уверен в смысле сказанного Гейзенбергом. Спустя многие годы Бор составил по своей привычке несколько черновиков письма Гейзенбергу, но так его и не отправил. Во всех вариантах письма Бор признавался, что Гейзенберг шокировал его одним упоминанием атомного оружия. Например, в одном черновике Бор писал:

С другой стороны, я отчетливо помню впечатление, произведенное вашими словами, когда в самом начале разговора без всякого перехода вы высказали уверенность, что исход войны, если она продлится достаточно долго, решит атомное оружие. Я ничего не ответил, однако вы, очевидно, приняв мое молчание за выражение сомнения, рассказали, что все предыдущие годы занимались почти одним этим вопросом и более не сомневаетесь, что такое оружие может быть создано, при этом не обмолвившись о каких-либо действиях со стороны немецких ученых с целью предотвращения его разработки.

Сказанное или недосказанное в разговоре Бора и Гейзенберга до сих пор вызывает большие разногласия. Оппенгеймер позже уклончиво писал: «У Бора сложилось впечатление, что они [Гейзенберг и его коллега Карл-Фридрих фон Вайцзеккер] явились не столько рассказать о том, что знали сами, сколько чтобы выяснить, не известно ли Бору что-то такое, чего не знали они. На мой взгляд, это было похоже на дуэль».

Не вызывает сомнений только то, что Бор покинул встречу чрезвычайно напуганным способностью немцев закончить войну путем применения атомного оружия. Датчанин поделился этими страхами с Оппенгеймером и группой ученых Лос-Аламоса. Он не только сообщил им, что Гейзенберг подтвердил существование проекта бомбы в Германии, но даже показал схему бомбы, которую якобы начертил сам Гейзенберг. Ученым хватило одного взгляда, чтобы убедиться: перед ними схема не бомбы, а уранового реактора. «Боже мой! — воскликнул Бете, увидев рисунок. — Немцы собираются сбросить на Лондон реактор». Если новость о работе немцев над проектом бомбы вызвала беспокойство, то схема показала, что те увлеклись крайне непрактичной конструкцией. После обсуждения вопроса даже Бор убедился, что взрыв такой «бомбы» закончится пшиком.

На следующий день Оппенгеймер доложил Гровсу, что подрыв уранового реактора «практически бесполезен в качестве боевого оружия».

* * *

Оппенгеймер как-то сказал, что даже очень умные люди часто не