Мэри Роуз - Шарлотта Лин

Для начала он сильно сократил количество слуг, оставив лишь самых необходимых. И теперь горстка грустных людей стояла у большого костра в его дворе и вслед за капелланом пела «Te Deum»:

Тебя, Боже, славим,

Тебя, Господи, исповедуем,

Тебя, Отца превечного,

Вся земля величает.

Свыше был спущен приказ, что по всей стране во всяком дворянском доме нужно зажечь такой костер и запеть «Te Deum», чтобы отметить счастье, снизошедшее на Англию. Милость Божья, на которую никто уже не смел надеяться. Слабые голоса Робертовой челяди соединились в ликующих строках прославления:

Tu Rex glórice, Christe.

Tu Patris sempitérnus es FÍlius.

Ты Царь славы, Христе,

Ты — Отца присносущный Сын.

Сын. Спустя вот уже почти тридцать лет, полных надежд и отчаяния, после разрыва с Римом, после развода с одной королевой и обезглавливания второй, король Англии наконец получил столь желанного сына. Его третья жена Джейн, бесцветная сестра братьев Сеймур, входивших в число влиятельных прихвостней Кромвеля, исполнила величайшее желание Генриха Тюдора.

«Мне следовало бы радоваться», — думал Роберт. Вся страна отзывалась радостью. С рождением принца должно было воцариться спокойствие, чтобы могли укрепиться реформы, которые удалось отстоять кровью и слезами. Шпионы вытащили Тиндейла из укрытия в Антверпене и сожгли, но его перевод Нового Завета был включен в издание английской Библии, одобренное королем. Кроме того, при архиепископе Кранмере вышли канонические тексты, упрощавшие путь к свободе вероисповедания и мышления.

Может быть, Джейн Сеймур и была набожной католичкой, но она подчинялась воле своих братьев, а те были реформаторами. Дело двигалось. Поводов для радости было множество.

Однако голос, которым Роберт пытался убедить в этом себя, был слаб, как и затянутый слугами «Te Deum». Если он и обладал когда-то способностью радоваться за другого человека, то он утратил ее. Да и с чего ему радоваться счастью другого мужчины? Хоть один мужчина дал ему возможность испытать собственное? Хоть кто-то, кроме хрупкого, острого на язык парня из Портсмута, который утверждал, что не может быть другом Роберту и в следующий же миг помог ему обрести величайшее в жизни счастье? «Благодаря ему я смог жениться на своем ангеле. Благодаря ему мной хотя бы мгновение восхищался король, а мечта о владычестве Англии над морями была близка как никогда».

Он дурно отплатил молодому человеку за дружбу, и в наказание за это его собственное счастье тоже рухнуло. Джеральдина не скрывала своего презрения. После той пощечины Роберт сделал все, чтобы она простила его. Обсыпал ее подарками, наделал долгов, чтобы одеть ее, как королеву, но она недвусмысленно дала понять, что осталась с ним только ради того, чтобы не вовлекать в скандал собственную семью. С тех пор она никогда больше не делила с ним постель, избегала, как только могла, прикрываясь своими обязанностями при дворе, в то время как самому ему доступ туда был практически заказан. Если же ей приходилось провести ночь с ним под одной крышей, она удалялась в собственные покои.

Смешным утешением ему оставалась ее верность. При дворе, где все — от кухарки и до герцогини — расставляли ноги, она была выше подозрений. Джеральдина была слишком холодна для греха. Роберт хмыкнул. Что ж, по крайней мере женщина, которую он желал со всей страстью, пренебрегала не только им, а всем мужским полом.

Любовью жены он не пользовался никогда, своего положения и цели всей своей жизни он лишился, а остатки уважения к себе давно растерял. Так как же ему радоваться и славить Господа, если у другого мужчины, Генриха Тюдора, исполнилось даже самое последнее, самое заветное желание? Если бы Господь даровал эту милость ему, возможно, он смог бы отказаться и от всего остального.

«Если бы у меня был ребенок от Джеральдины, моя жизнь была бы не напрасной. Если бы у меня был сын или хотя бы дочь, я был бы не один в этом мире».

Отзвучал «Te Deum». Роберт перевел взгляд на небо, в пустой черноте которого еще только что сверкали звезды. Но теперь клубились тучи, ему на щеку упали первые капли дождя.

— Залейте костер водой, — приказал он слугам, надеявшимся, вероятно, на кружку крепкого пива. — А затем ложитесь спать. Праздник окончен. — Роберт бросил последний взгляд на угасающие голубоватые огоньки пламени. Затем обернулся и побрел к своему тихому дому.

В зале было темно, огонь в камине почти догорел, комната выстыла и была пуста, как его сердце. Если придет слуга, чтобы помочь ему раздеться, он прогонит его. Одиночество легче переносится, когда на тебя никто не смотрит.

Шаги на лестнице заставили его вздрогнуть. На полу показался круг света от одинокой свечи. Роберт поднял голову. На нижней ступеньке стояла жена. На ней было не одно из ее нежно-голубых платьев, которые он заказывал для Джеральдины и в которых представлял ее на пьедестале, чтобы молиться своему ангелу. Она была одета в платье насыщенного темно-красного цвета и выглядела не как Мария, непорочная Дева, а как Магдалена, соблазнительница. Ее серебристо-русые волосы были растрепаны и спадали на плечи.

— Мой ан… — он не договорил: жена достаточно часто давала ему понять, как ненавидит это ласковое прозвище. — Джеральдина, — поправился он. — Я думал, что ты будешь при дворе.

— Я не нужна королеве. Ты прекрасно знаешь, что я не вхожу в число приближенных, которых она любит. Я была подругой Анны. Она этого не забудет.

«Вряд ли ты была подругой Анны, поскольку в день ее казни ты танцевала во дворце в Гринвиче, — подумал Роберт и осознал ее красоту так, словно видел ее впервые в жизни. — Ты ничья подруга. Ничья сестра, ничья дочь и ничья жена. Может быть, поэтому ты не можешь быть матерью. Ты принадлежишь только себе».

— Роберт, — голос ее звучал измученно.

Она почти никогда не называла его по имени. Он невольно сделал шаг ей навстречу и только теперь в свете свечи заметил, что лицо ее изменилось. Оно казалось опухшим, красивые глаза покраснели, словно она проплакала не одну ночь напролет.

— Ты заболела? — слабым голосом поинтересовался он.

Джеральдина покачала головой, сжала губы.

— Если ты приехала из Хемптон-корта, то наверняка устала.

Она снова покачала головой.

— Роберт…

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросил он. — Хочешь поужинать? Или хотя бы выпить вина?

— Я велела отнести вино в мои покои, — сдавленным голосом произнесла она. — Роберт, я подумала… вся страна празднует, может быть, нам стоит сделать то же самое? Забыть о том, что встало между нами, как забыла о былых страданиях Англия?

Слова, которые произносили ее губы, казались чужими, немного напоминали дразнилки, которые умел говорить голубой попугай Кромвеля.

— Что ты хочешь этим сказать? — переспросил Роберт, чувствуя в горле давно знакомое давление, которое, как ему казалось, давно ушло. — Как же мы должны отпраздновать?