Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - Эндрю Лоуни

С 1962 года Бёрджесс тесно сотрудничал с Сергеем Кондрашевым, бывшим резидентом в Лондоне и Берлине, где он курировал работу Джорджа Блейка. Если верить офицеру ЦРУ Питу Бэгли, Бёрджесса «распирало от предложений активных действий. Кондрашев приносил ему планы, которые были разработаны в службе, и Бёрджесс давал конструктивные и продуманные комментарии. Он брал проекты статей, которые служба планировала запустить в англоязычную прессу за рубежом, и редактировал их, придавая лоск, словно они написаны носителем языка. Он помогал имитировать британские и американские официальные документы и подделывать письма, якобы от граждан, членам британского парламента, а также в британские и американские газеты. Он не любил писем в разные религиозные организации, написанные с целью вызвать разногласия»[944].

Иными словами, его опыт работы в информационных ведомствах пригодился.

Кондрашеву нравился контакт с Бёрджессом. Его впечатлила способность англичанина моментально схватывать суть внутренних и международных дел, его живое воображение и интуиция, но с ним было нелегко работать. Бёрджесс нередко пребывал в дурном настроении, был раздражительным и упрямым. Иногда он заставлял Кондрашева, который был на дюжину лет старше его, ждать, пока он закончит играть на клавикорде, и лишь после этого приступал к работе. Или он требовал, чтобы Кондрашев пропустил с ним пару-тройку стаканчиков. Однажды Кондрашеву пришлось стоять в коридоре за дверью, пока Бёрджесс выпроваживал из своей квартиры молодого человека, все еще полуодетого. Тем не менее русский разведчик ценил Бёрджесса как уникальное приобретение. «Он был намного полезнее, чем другие перебежчики из британского истеблишмента, которые тогда жили в Москве»[945].

Это мнение разделял Модин. «Его использовали, и он вносил большой позитивный вклад. …Он правильно предсказал многие события в международной политике, а также в разведывательной деятельности»[946].

В сентябре 1957 года Бёрджесс написал Питеру Торникрофту, который был тогда канцлером казначейства. Он хотел, чтобы деньги с его банковского счета были выплачены ему в России, чтобы он мог оплатить счета его любимых магазинов и портного Тома Брауна. Он напомнил Торникрофту, через руки которого, к негодованию государственных служащих, прошло письмо, называл Питером, что именно он в свое время приглашал его на «Неделю в Вестминстере» значительно чаще, чем могло понравиться консервативному руководству. Он пожаловался, что его доход от трастового фонда, вложенного в отделение Ллойда на Сент-Джеймс-стрит, контролируется казначейством. Письмо сработало, и Бёрджесс получил доступ к своему банковскому счету. Его мебель была отправлена в СССР[947].

Спустя два месяца Бёрджесс был назван нерезидентом. Это означало, что ему можно посылать деньги и он не будет нарушать правила обмена иностранной валюты. Когда об этом стало известно, поднялся большой шум в прессе и парламенте, в связи с подозрениями, что к нему особое отношение из-за многочисленных высокопоставленных друзей. Мол, к другим беженцам отношение совсем другое[948].

Одним из близких доверенных лиц Бёрджесса был его старый ментор Гарольд Николсон, с которым он мог открыто делиться мыслями о политике и личной жизни.

«Твое письмо, второе письмо из «бесстыдного порта» Фамагуста, нашло меня в одном из моих излюбленных мест – в Тифлисе. Так его продолжаю называть я, ты и многие русские, но теперь он официально стал для всех грузин Тбилиси. Я думаю, что грузинское слово более выразительно для этого приятного, романтического, веселого, доброго, лукавого, не лишенного тайн, дружелюбного (к иностранцам, меньше – к русским) места. Здесь, я бы сказал, самые высокие стандарты жизни и питания в Советском Союзе – густые вкусные сливки каждый день, шелковые туники, перетянутые поясами талии, на которые сливки никак не влияют. На самом деле жизненные стандарты здесь даже выше, чем во многих западноевропейских городах, которые мы оба знаем. Не стану вдаваться в причины этого.

Сейчас, когда я пишу это письмо, позднее утро. Раннее утро я провел лежа в горячей минеральной воде в грузинской бане, в месте, которое было культовым и для христиан, и для мусульман. Меня отскреб и отмыл так, как это делают только восточные люди (хотя я отказался от депиляции), юнец, национальности которого я не знаю, однако не грузин и не русский. Может быть, черкес – с глазами обведенными водостойкой тушью, – явно обладающий хорошей техникой и опытом, а судя по ревнивому ворчанью массивного армянина, постоянного посетителя, который, к несчастью для него, пришел на пять минут позже меня, пользующийся большой популярностью. Сегодня утром я пошел в баню очень рано, потому что накануне вечером был «с грузинами на вечеринке» (смотри рисунок сэра Гарри Люка, я думаю, в его «Городах и людях»).

Мой дорогой Гарольд, ты написал мне прекрасное письмо и очень информативное. Я тронут и благодарен. Слухи – это то, чего мне больше всего не хватает, помимо Реформ-клуба, улиц Лондона и иногда английской глубинки»[949].

Теперь, когда Модин вернулся в Москву, он часто встречался с Бёрджессом. Он видел разные стороны характера англичанина. Когда Модин попал в немилость у руководства, написав критический рапорт на своего лондонского коллегу Николая Родина, Бёрджесс вмешался и написал открытое письмо Ивану Серову, председателю КГБ, и тем самым спас своего бывшего куратора от «ссылки» в Сибирь[950].

Но Бёрджесса никогда не любили те, кому было доверено его охранять. «Те, кто присматривал за Гаем Бёрджессом, сильно страдали, поскольку он был непредсказуемым, агрессивным и провоцирующим по отношению к ним. Помню, один агент, отправленный с Бёрджессом на базу отдыха КГБ на юг, рассказывал, как скандально тот себя вел. К примеру, он получал извращенное наслаждение, таская надувной матрас по берегу и осыпая всех загорающих людей песком. Конечно, его все ругали, но ему было плевать»[951].

Теренс Ланкастер, будучи в Москве в командировке от «Экспресс» в ноябре и декабре 1957 года, часто видел Бёрджесса в основном около 9 часов утра, перед тем как тот отбывал на работу в издательство. Ему сказали, что Бёрджесс тщеславен, одинок и хватается за любую возможность поговорить. «Он выглядел распутным, но всегда был чисто выбрит и никогда не забывал галстук старого итонца», – вспоминал он. Ланкастеру нравились их встречи. Он считал Бёрджесса отличным собеседником, который мог говорить с юмором даже о советской верхушке. Они несколько раз ужинали вместе, один раз – в китайском ресторане. Ланкастер отметил, что Бёрджесс в высшей степени проницателен, а еще с восторгом слушает политические и социальные сплетни. «Он очень здорово копировал людей – лучше всего подражал Черчиллю и Макмиллану, немного хуже – Гейтскеллу».