Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - Эндрю Лоуни

Бёрджесс поведал Ланкастеру, что не намеревался ехать в Россию, но «одно привело к другому». Но он всегда оставался англичанином. Его манера речи, его друзья, его разговоры и даже внешний вид выдавали в нем британца 30-х годов. Ланкастер считал, что Бёрджесс так и не простил свою страну за Мюнхен и продолжал твердо верить в коммунистическую систему, даже видя ее недостатки. У него не было иллюзий относительно советской системы. «Ты работаешь в Советском Союзе, а принципы свободы слова здесь не действуют»[952].

Когда Ланкастер уезжал, Бёрджесс попросил его отправить несколько рождественских открыток – своему старому школьному другу дипломату Кону О’Нейлу («Надеюсь, у него не будет из-за меня проблем»), вдове Гектора Макнейла, а также Тому Дрибергу с просьбой прислать ему микстуру от несварения. Он также дал ему 1 фунт, чтобы вернуть официанту из Реформклуба. Но самое интересное, он попросил Ланкастера, окончившего современную школу в Солсбери, купить ему полдюжины итонских галстуков. Войдя в магазин, смущенный экстравагантностью просьбы газетчик, не являвшийся постоянным посетителем подобных магазинов, объяснил продавцу:

– Это для друга.

– Так все говорят, – ответил продавец[953].

В декабре 1958-го в России гастролировала труппа Королевского шекспировского театра. Это был первый визит в Россию британской театральной труппы после Второй мировой войны[954]. Он стал важной частью культурного обмена и вехой в укреплении хороших отношений между Британией и Советским Союзом. К тому же это была масштабная операция, потребовавшая перевозки 28 тонн декораций и 350 костюмов. На нескольких представлениях велась киносъемка, и фильмы впоследствии посмотрели 5 миллионов зрителей по всей России. Труппа из семидесяти человек, в которую входили Майкл Редгрейв, Корал Браун, Анджела Баддели и ее муж Глен Байэм Шо, дала пятнадцать спектаклей разных шекспировских пьес, в том числе «Гамлет» и «Ромео и Джульетта» в постановке Байэма Шо, а также «Двенадцатая ночь» в постановке Питера Холла.

После двух недель в Ленинграде труппа прибыла в Москву, где журналист в аэропорту отвел Майкла Редгрейва в сторону и передал ему записку: «Гай Бёрджесс хотел бы знать, согласитесь ли вы с ним встретиться». Редгрейв не видел Бёрджесса после Кембриджа, но с готовностью согласился. «Я помнил, что он забавная личность, имеющая очень живой ум». Возможность подвернулась очень быстро. После премьеры «Гамлета» у гримерки Редгрейва собрались британские газетчики. Неожиданно он услышал знакомый голос. Согласно рассказу самого Редгрейва, на пороге появился Бёрджесс и протянул в приветствии обе руки. «О, Майкл! Что за слова! Ты даже не представляешь! Они унесли меня в прошлое! Это волшебство!»[955] После этого он проскользнул мимо застывшего в удивлении актера и его стошнило в тазик. На самом деле, почувствовав, что Бёрджесс пьян, Редгрейв не впустил его в гримерку. Бёрджесс, спотыкаясь, ввалился в соседнюю гримерку, принадлежавшую Корал Браун, где его действительно стошнило. На основе этой встречи была написана самая запоминающаяся драма о Бёрджессе – «Англичанин за границей» Алана Беннетта.

Редгрейв и Бёрджесс договорились встретиться за ланчем в квартире последнего на следующий день, где после паштета и фуа-гра экономка подала зайца или молочного поросенка – рассказы разнятся, – который оказался несъедобным, потому что не был удален желчный пузырь. После ланча они прогулялись по Новодевичьему монастырю. Бёрджесс во время прогулки признался Редгрейву, что не собирался ехать в Москву после того, как доставил Маклина «в установленное место». Но, несмотря ни на что, он был вынужден продолжить путешествие, которое закончилось в России[956].

Корал Браун – отдельно – тоже приняла приглашение на ланч, который ей понравился. «Он был не просто горький пьяница. У него был стиль. И если не считать того прискорбного инцидента, он обладал «чудесными старомодными манерами». Правда, еда оказалась отвратительной. «Мы ели маленькие увядшие апельсины, стоившие баснословно дорого. Гай ел гвоздику целиком». Бёрджесс жаловался на русские вставные зубы, одежду и настойчиво расспрашивал Браун о своих лондонских знакомых, которых она не знала. В ожидании вечернего звонка своих кураторов, которые должны были позволить ему проводить Браун до отеля «Метрополь», в котором она остановилась, он поставил пластинку Джека Бьюкенена «Кто украл мое сердце»[957].

Прежде чем актриса ушла, Бёрджесс спросил ее, не купит ли она ему кое-какую новую одежду, в том числе однобортный серый костюм в тонкую белую полоску, летний костюм и еще один – темно-синий фланелевый для его компаньона Толи, и две фетровые шляпы – зеленую и синюю – с загнутыми полями, или в Lock’s на Сент-Деймс-стрит, или в Scott’s на Пикадилли. Впоследствии он выслал ей размеры, чек на 6 фунтов, чтобы она могла позволить себе приличный ланч, и 100 рублей, попросив по фунту белой и зеленой шерсти, и записку: «Я получил большое удовольствие, поболтав с вами. Товарищи, хотя они и превосходны во всех отношениях, не сплетничают так, как мы, о таких же людях и вещах»[958].

Браун добросовестно нанесла визит в Turnbull & Asser на Джермин-стрит и совершила покупки, оплаченные с лондонского счета Бёрджесса. Он был в восторге и горячо поблагодарил ее «за беспокойство, которое, надо полагать, было немалым, и за ваш мудрый и удачный выбор. Все подошло». Браун обещала, если будет необходимость, совершать для него покупки. Бёрджесс был счастлив.

«Мне сейчас действительно необходима всего одна вещь – пижама. В русских пижамах спать нельзя. Их, похоже, делают для другой цели. Мне бы очень хотелось, если вы сможете найти, 4 пары (по две) чисто-белого (или с металлическим оттенком, но не серого) и синего цвета. Шелк, нейлон или террилен [sic]. Но ткань должна быть тяжелой. Не крепдешин – или из чего там шьют легкие пижамы. Они могут быть совсем простые – только именно этих двух цветов. …Не беспокойтесь о цене… у Gieves на Бонд-стрит всегда есть простые синие пижамы. Синий и белый – мои цвета. И никаких полосок, пожалуйста»[959].