Преемник - Марина и Сергей Дяченко

* * *

…И Алана тоже чувствовала — а потому была непривычно тиха и покладиста; все мы сидели, плотно прижавшись друг к другу.

Скиталец стоял к нам спиной — а его обнажённая шпага лежала на полу, будто стрелка башенных часов.

Последние минуты.

Прерывисто вздохнула Тория.

О чём он подумает в тот момент? Прежде чем стать чудовищем? О чём вспомнит, и вспомнит ли вообще? И о чём подумаю я, когда мир накренится, как шахматная доска за миг до падения?

Я смотрела на его лицо будто с высоты птичьего полёта. Пологие холмы, два серых озера и запах дыма… И я оставила всё, что любила, да так и не дождалась прощения…

Шпага Скитальца вздрогнула на полу — или мне показалось? Дёрнулась в моей руке ладонь Аланы; Скиталец наступил ногой на клинок.

Что-то глухо проговорила Тория; мне почудилось имя Луаяна.

Тёмное напряжение. Неведомым мне образом высокий старик искал в паутине времён и пространств одного-единственного человека; этот труд был тяжёл. Все мы ощущали каторжные усилия Скитальца; вслед за ним и я напряглась, потянулась, желая помочь, принять на себя часть… ноши… груза… впрячься в эту лямку, ощутить плечи Эгерта и Тории, увидеть впереди прыгающий хвостик бегущей Аланы…

Секунды тянулись, как резиновый жгут.

— Зовите, — проронил Скиталец сквозь зубы. — Зовите его… Ибо он уже в пути. Он в преддверии. Зовите же!!

Молчаливое мгновение тянулось долго, будто всех нас поместили на картину, и мы сидим безмолвные, как на парадном портрете, и только губы Эгерта…

— Луар! — громко крикнула Алана, и её крик отозвался во мне эхом, как в пустом огромном зале. — Луа-ар!

И снизошла темнота.

Моего мужа не вернуть. Никогда… Ибо Тот, Кто Извне, не оставит в нём ни капли человеческого… Или — ужасная смерть. Гибель Луара против гибели мира…

…Мне плевать на мир. Но ты — ты должен остаться прежним. Я… таким, какой ты есть. Чтобы ты жил, но… не становись Им! Я не могу выбирать… Я хочу от тебя… пусть он будет внуком Фагирры — мне плевать, но не… Луар, услышь. Услышь…

Твоё дыхание. Дыхание бесконечно усталого и счастливого человека. И моя гордость — а ведь я тебя спасла…

Спасла?!

И тогда всё, что родилось во мне, сплелось в мучительный горячий клубок.

Слепая плёнка, разделявшая нас с Луаром. Плёнка, залепившая глаза. Пелена времён и расстояний, Дверь на ржавом засове, но то, что во мне, рвётся, прорывается, как трава сквозь камень, как птенец из скорлупы, нет ничего сильнее жизни, а моя жизнь — это…

…Они ворвались ко мне в сознание, как врывается ветер в распахнутое окно. Мысли Тории казались синими, горы тёмно-синих волн, силой и волей своей сравнимых с океанскими. В душе Эгерта жило красно-жёлтое, с чёрными впадинами месиво. Горячее и больное желание — умереть за другого и тем самым вернуть его… Алана чувствовала зелёным и тёплым, она хотела смотреть и касаться, ощущать руки на плечах — и ещё какой-то пруд, кораблик на воде, белые гуси…

Тория

…Я помню, как твоё сердце билось внутри меня. Оглянись.

Струйки тёплого молока брызжут, стекают на дно стакана… пополам с кровью. Как клубника со сметаной. Растрескавшиеся соски и ежедневная боль — почему ты снова не допил, ведь грудь ещё полна?.. Потёки молока на полу… Закрываются глаза. И падает тяжёлая голова, опрокидывая стакан с белым молочным донцем… Сколько ещё сцеживать. Спи.

Всё, что я помню о тебе, всё, что я знаю о тебе, всё, что я о тебе чувствую, — во мне, как плод, навеки. Никакой кровавый инструмент не избавит меня, мальчик, от этого сгустка. И я зову — оглянись.

…Отец Луаян. Смилуйся над нами. Приди из холма, где стережёшь Мор… Приди из-под стального крыла, закрывшего тебя от солнца… Приди, пощади своего внука. Своего внука…

Эгерт

…Оглянись. Ты, который стоит между мной и моей смертью. Ты, который не носит в себе моей крови. Мой сын. Я много раз умирал за тебя — смогу и ещё. Я предавал тебя — но есть черта, за которой и предательства бессильны. Я готов принять на себя все твои шрамы — только оглянись, сынок…

Скиталец

…Очень большая горькая чаша. Ничего, он пивал кое-что погорше… За всю его жизнь сладкого было всего ничего. Какие-то форели в светлой речке, какие-то муравьиные сражения на горячем белом песке, чьи-то руки на глазах, чьи-то губы…

Она ждёт. Она на пороге.

Всю жизнь его награждали ни за что и ни за что наказывали… От него ждали не того, что получалось потом. После давних потрясений его жизни текли, переливаясь одна в одну, без неожиданностей, ровно, как ухоженная дорога… Жизни, потому что их было, кажется, несколько, он сбился со счёта ещё в первый раз… А теперь, возможно, наступает конец…

…Я червяк. Мокрица. Ларт, помоги…

Теперь тот, другой, мальчик с похожим именем стоит на извечном кольце… Он изберёт свой путь, кольцо изменит форму, мир изменится либо погибнет…

Ох, как надоели эти патетические фразы. Гибель мира… Гибель…

Небо, опять. Душно… Не надо!.. Ларт… Помоги. Явись сейчас и помоги мне, я слаб… Я стар и слаб, я не маг… Ларт, приди, явись из могилы, останови!..

И я тоже билась о свою плёнку. Все мы бились о свою плёнку, пытаясь прорваться туда, где был сейчас он; наши души расшибали себе голову, подобно мухе перед закрытым окном.

И был Скиталец. Он видел больше — но стоял к нам спиной, и только короткие смутные обрывки…

«И она войдёт, и Привратник откроет, и станет ей слугой и наместником…»

«Петля тумана на мёртвой шее. Видишь, с неба содрали кожу… И вода загустеет, как чёрная кровь…»

«И она войдёт!»

«И она войдёт!»

«И она…»

И тогда клубок, стоявший во мне, ринулся наружу.

То, за что не страшно умирать. За что даже весело умирать — да хоть сейчас, только…

К одному существу.

Четыре других существа…

И этот, Скиталец с выжженной душой, в бреду повторяющий имя…

…которого я никогда не слышала.

И ящерицы. Маленькие золотистые зверьки на полу, на столе, на моих коленях…

Ящерицы из чужого бреда.

…и чем больнее, тем крепче сплетаются пальцы.

Обречены. Навсегда. Обречены на эту боль…

…и слава ей.

* * *

Праматерь дверей.

Грань между миром и тем, что Вне.

Прообраз твой — у каждого порога. За порогом — Дверь.

И на пороге — Привратник.

Я, Привратник, хочу услышать, как скрипят твои петли.