На краю империи. Камчатский излом - Сергей Щепетов

– Сами-то служилые в се веруют? – ухмыльнулся Митька.

– С чего бы? – улыбнулся в ответ Козыревский. – Замириться надо, а там по новой всех скрутим. Ладно, поживем – увидим, кто кого скрутит. Да, запамятовал: аманатов-та я сразу повелел отпустить из острога.

– Так и мы отпустили из Верхнего, – кивнул Митька. – Все одно толку чуть, разве что юколу аманатскую под них брать. А чем дело-то в Большерецке порешилось?

– Того не ведаю, Митрий. Кажись, отошли иноземцы. Наши уж промыслом рыбным по малости занялись, а тут и корабли объявились. Сначала «Гавриил», а день после и «Фортуна» пришла. Кажись, без большой беды добрались, тока разбрелись под конец.

– Оне с Охотска без бою ушли?

– Без смертоубийства, кажись, обошлось, тока с лаем. Да там уж два новых корабля достраивают. Сказывают, Федька Козлов на ту работу глянул, так изматери лея весь.

– Куды уж нашим-то сиволапым за ним, столичным, угнаться! – усмехнулся Митька. – Када покончат-то?

– Ну, в сем годе им не плавать. Кажись, до след лета нас тревожить не станут.

– Се благо.

– Ясен хрен, – кивнул отец Игнатий и улыбнулся доверчиво, как равному: – А меня вот бес понес – велел я корабли гнать в Восточное море, не держать на Большой. И сам с ними подался, как видишь. Меж Курильской Лопаткой и островами Мошков уж третий раз шел, а все одно страху хватили – ух!.. В обчем, меж приливом и отливом надо было идти, а мы по приливу сунулись! Думал, шлюпку на палубу волной закинет… Однако ж Бог сохранил!

– Хто тебя хранит, – хихикнул Митька, – мне неведомо.

– Мне тож, – без улыбки ответил монах. – Пересадил я Ваньку Бутина на «Фортуну» и велел им бухту на Аваче разведывать. Он тот раз с Мошковым бывал там. Пущай оне с Треской стараются. Мнится мне, надобно там острог рубить.

– Мудер ты, отец Игнатий, ох и мудер!

– А будешь глумиться, сыне, по сусалам получишь! – показал кулак инок.

– Каюсь, отче, помилосердствуй!

– Я те помилосердствую!.. – беззлобно отмахнулся Козыревский и как бы пожаловался: – Думка у меня завелась, а те все хиханьки! Время-то нынче раннее – считай, ишшо месяц плавать можно. Вот и мыслю: Беринг-та, может, не зря к восходу ходил? Вы, конешно, набрехали ему с три короба… Однако ж слыхал я, будто ученые мужики в Европах каку-то землю от нас к восходу на чертежах рисуют. Там, дескать, песок из серебра, а камни из золота. Иль наоборот – не упомню.

– Не сидится тебе, – понимающе кивнул Митька. – Правил бы Камчаткой, аки царь, покуда нас всех в железа не заковали!

– То-то и оно, что покуда! – отметил монах. – Затея твоя с немцем этим, с челобитными да письмами, конешно, дельная… Тока шита она на живую нитку. Сей Беринг, мнится мне, и сам пред государем виновен. Глядишь, его первого и закуют.

– Удумай чо получше! – слегка обиделся Митька.

– Давно уж удумал, – твердо сказал Козыревский. – Надобно нам правду свою выслужить – приискать чо-нито государю. Коль найдем землицу со златом-серебром, нас не в кнуты возьмут, нас в задницу целовать станут! А без того… Ить мы след год полного ясаку с камчадалов не возьмем. А коли силой выбьем, так опять их замутим.

– А мы чо немцы наторговали, то в счет ясака и сдадим, – предложил Митька. – Глядишь, с казной и сочтемся.

– Может, и сочтемся. Однако ж казаки замутятся. Сию рухлядь оне своим прибытком числят.

Дуванить уж звали, насилу отговорил. А нам-то не счесться с казной надо, нам бы прибыток ей учинить. А того сверх Якутск да Тобольск одарить! Потому и мыслю я про землицу к восходу. Чо скажешь, Митрий?

– Мнится мне, – невесело усмехнулся служилый, – будто ты, отец Игнатий, бесовского прозрения от меня желаешь?

– Желаю! – признал инок.

«Промолчать? Соврать? Поделиться чужим знанием? – Колебание было коротким и мучительным, как боль от отдавленной мозоли. – Замахнулся, так бей…»

– Дядь Вань, есть там землица, – робко сказал Митька. – Остров не большой и не малый: верст сорок вдаль да десять вширь. Нет на ем ни серебра, ни злата. Тока бобер там густо водится и иной зверь морской – корова Божья. Потому она Божья, что никому зла не чинит. С одной той коровы всю Камчатку полгода кормить можно. Она ж с малого кита станет, а жир сладкий и мясо не смердит. Веришь ли?

– Верю… – задумчиво сказал Козыревский. – И вдруг вскочил, схватил собеседника за грудки: – Митька, не обмани тока! Коли мы след год бобрами двойной ясак государю дадим, коли Якутск и Тобольск задарим… Ух! Сказывай, где та земля?!!

– Дядь Вань, ты мне сколь лет за отца как бы… – замялся Митька. – Чо бес мне оставил, от тя не сокрою. Тока накрепко заповедал он мне…

– Чо?

– В опчем, забижать тех коров морских не можно. Сколь употребить мыслишь, возьми на благое дело, а более того – грех незамолимый. Может, Господь нам и послал их, аки манну небесную? Нет их более нигде – на всем белом свете.

– Эка загнул! – усмехнулся Козыревский, усаживаясь на свое место. – Коли найдем сию землицу, сам и будешь блюсти тех коров. Кажись, теперь мы тут хозяева.

– Не можно мне с вами, отец Игнатий, – покачал головой Митька. – Некого мне за себя тут оставить.

– Эт верно, – признал Козыревский. – Се не мальца слова, но мужа. Того и гляди утонет в крови Камчатка. А мягкая рухлядь нам нужна – не соберем мы сей год ни хрена с камчадалов. А не будет государю ясака, не сносить нам голов! Ну?!

– Да не таюсь я, дядь Вань, не таюсь, – пробормотал Митька и как в омут прыгнул: – От Камчатки устья верст сто к восходу и самую малость на полдень!

– И всего-та?!

– Ну, дык… Хошь, чертеж по памяти прорисую?

* * *

Бот «Святой Гавриил» вернулся на устье Камчатки через две недели. Здесь его никто не встретил, и командир, согласно договоренности, приказал идти на Авачинскую бухту. Вот там оказалось людно: и встретили, и фарватером провели, и, где лучше якорь кинуть, указали. Неподалеку уже стояла «Фортуна», успевшая двумя рейсами перевезти грузы из складов на устье Камчатки. А на берегу стучали топоры, подрастали срубы изб и амбаров.

Митька был рад возвращению Козыревского – все-таки он не очень уверенно чувствовал себя в роли начальника, тем более, что формально он таковым и не являлся. С другой стороны, ему стало почти страшно: трюм «Гавриила» оказался забит шкурами каланов, мясом и салом морских коров. Это было огромное богатство, ведь один «бобер» по стоимости соответствует десятку, а то и полутора десяткам соболей. Команда бота за насколько дней добыла пушнины на невообразимую для простого человека сумму – от нее и голова кругом пойти может. У него-то самого не пойдет, а у других?

Однако служилый недооценил монаха – Козыревский прекрасно знал, что такое «пушная лихорадка», и был сдержан в оценках:

– Коли прознают в Якутске, како тут богатство рядом лежит, сметут нас, аки сор со стола, и пикнуть не сможем. Тут, паря, с умом надо.