Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917 - Юрий Владимирович Макаров

ласки получили от молодых барынь верные, но плутоватые денщики, чтобы они только получше смотрели за поручиком или капитаном.

А когда полк ушел, то дамы стали ездить и звонить в командирский дом, куда раньше, морщась, ездили раз в год. И сам собою образовался Семеновский дамский комитет, а жена поведшего полк на войну командира, Мария Владимировна Эттер, оказалась его председательницей, душой и главной пружиной.

Семеновский формуляр у М.В. был самый блестящий. Ее отец, граф В.П. Клейнмихель, был когда-то нашим командиром, и она в полку родилась. А потом, выйдя замуж за И.С. Эттера, когда он был еще в молодых чинах, прошла с ним, так сказать, все должности от младшего офицера и до командира. Никаких специфических черт «матери-командирши» у нее не было. В мирное время она жила замкнуто и заботилась о муже и о сыне, 15-летнем лицеистике. Но с уходом полка на войну семья М.В. выросла сразу до четырех тысяч.

По рождению и по мужу она принадлежала к самому большому петербургскому свету, но большей «демократии» трудно было себе представить. Свое собственное «я» для нее вообще не существовало. Рассердить ее было можно, но обидеть немыслимо. С женами фельдфебелей и с великими княгинями она говорила в совершенно одинаковых тонах. На улице ее можно было принять за гувернантку из бедного дома или за бегающую по урокам учительницу музыки, но никоим образом не за то, чем она была на самом деле. Кажется, всю войну она проходила в одном-единственном черном платье, с юбкой всегда чуть-чуть набок.

От мужа, с которым у нее было установлено подобие телеграфного и письменного «кода», М.В. всегда имела самые быстрые и самые верные сведения о том, где полк: в походе, в резерве, в бою или на отдыхе. И понятно, что одноэтажный деревянный дом на углу Загородного и Рузовской был магнитом и к нему тянулись сердца всех женщин, у которых в полку были близкие.

По роковой ошибке, допущенной нашим начальством, наш полк, как и все полки русской армии, вышел на войну в переполненном составе. В ротах было по четыре офицера, фельдфебели стояли на взводах, старшие унтер-офицеры в строю за рядовых. Ошибка, за которую нам пришлось дорого заплатить, когда в первые же месяцы войны половина командного состава оказалась выбитой.

Благодаря непомерному количеству ушедших офицеров сразу же по своем возникновении дамский комитет необычайно разросся. Кроме жен, естественным путем туда вошли матери, сестры, тетки, невесты. С каждым новым поступлением офицеров пополнялся и комитет, который сразу же повел дело энергично и умело. Конечно, никаких благотворительных чаев или бриджей не устраивали, а первым делом обложили взносами самих себя, а для этого сократили свои расходы. Те, кто держали лошадей, стали ездить на извозчиках и на трамвае. Прекратили приемы, отпустили лишнюю прислугу, если эта прислуга сама не нуждалась в помощи. Молодые красивые женщины перестали ездить в рестораны и вместо десяти новых платьев в год носили и переделывали старые. Сначала взялись за семьи ушедших с полком подпрапорщиков и фельдфебелей. Всем им полагался «паек», но был он совершенно нищенский. Затем по возможности выясняли адреса в Петербурге и окрестностях семейств запасных солдат, ушедших с полком. Их было немного, но такие были. И нужно отдать полную справедливость женщинам этого поколения. Вся эта помощь вовсе не носила характер «благотворительности». Считалось и говорилось так: наши мужья и сыновья сейчас рядом, бок о бок, дерутся и страдают, помогают и выручают друг друга. Так же и мы, женщины, должны и обязаны друг другу помогать.

И были члены дамского комитета, которые без шума и огласки брали на свое попечение по пять, по десять семей запасных.

Одним из видов помощи было шитье белья из готового материала, по специальной расценке, в зависимости от положения и возможностей каждой семьи.

Другое дело комитета была забота о наших раненых солдатах, конечно, об офицерах и так было кому позаботиться. Для этого собирали справки по госпиталям, навещали и баловали своих.

Наконец, собирали и отправляли в полк посылки, опять-таки для солдат же, с бельем, табаком, чаем, сахаром, сладостями и т. д. Посылки офицерам отправляли их семьи, но посылались они также через Комитет.

В конце августа 1914 года начались потери. Сначала привезли одного убитого, потом двух, потом пять, и понемножку цементными гробами заполнялась вся нижняя церковь полкового собора.

Всех привезенных убитых М.В. всегда встречала на платформе сама. И делала она еще больше. Когда от мужа на ее имя приходили телеграммы о потерях, она брала эти телеграммы и отправлялась сообщать страшные новости матерям и женам. Другая бы сказала по телефону, кружным путем кому-нибудь из не очень близких, чтобы потихоньку, осторожно подготовили. Но она считала это своим священным долгом, и все удары наносила самолично.

Теперь думается, что, может быть, не следовало привозить тела убитых офицеров в Петербург. Пожалуй, красивее было бы хоронить всех тут же, на месте, рядом с боевыми товарищами в общей могиле, которая недаром называется «братской». Но семьям хотелось иметь от близких хоть что-нибудь, вот тут, рядом, чтобы было над чем помолиться и поплакать. И этого утешения, когда имелась возможность, трудно было их лишить.

Убитых привозили с Варшавского или с Балтийского вокзала, обыкновенно под вечер. К какой-нибудь 10-й или 6-й запасной платформе должен подойти товарный поезд. На пустой платформе кучка людей. Маленький отец Иоанн Егоров, протодьякон Крестовский, рядом солдат-псаломщик; у него в руках кадило и узел с траурным облачением. Пять певчих. Несколько офицеров, или раненые на излечении, или сами на днях едущие в полк, М.В. Эттер и несколько женщин в черном. Среди них одна в густой черной вуали, так что почти нельзя узнать, кто она. Сейчас она главное лицо. К ней не подходят и с ней не здороваются, только почтительно кланяются издали, а она этих поклонов не замечает. Около нее две-три женщины в черном, самые близкие, мать, сестра. О том, что случилось, она знает уже несколько дней. Все эти дни она держалась изо всех сил, только молилась и плакала у себя в комнате. Но сейчас она боится, что не выдержит… Очень уж страшно это первое свидание после разлуки. Только бы не вздумалось кому-нибудь из чужих подойти, взять за руку, поцеловать, обнять… Она как стакан, налитый с верхом. Тронуть его – и все разольется.

Ждать приходится долго. Иногда час, иногда больше. Наконец показалась голова бесконечного товарного поезда. Но платформа пуста. Разгружать будут завтра. Сейчас разгрузят только один вагон. Поезд подполз и с грохотом и лязгом остановился.