Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача - выжить! - Борис Горбачевский

Утром, только получили приказ на выступление, как с ближайших высот, где укрепились немцы, загрохотали пушки, в небе появилось несколько «юнкерсов», а из лесного массива возле города с трех сторон выдвинулись танки, за ними двигались солдатские цепи. Наша артиллерия ответила. И опять началось! Жуткий грохот разрывов, схватки за каждую улицу, дом, квартал. Понеся потери, мы все-таки окончательно закрепились в городе.

Уроки комиссара

Через несколько дней произошел эпизод, невольным участником которого стал я сам. Он поразил меня, поразил настолько, что на какое-то время я потерял самого себя.

В морозный солнечный день меня вызвал Шилович, усадил в сани рядом с собой, и мы медленно поехали по пустынным улицам взятого города. Остановились у отеля под названием «Эдельвейс». Ездовой остался на улице, а мы поднялись по красивой широкой лестнице, устланной ковром, на второй этаж, здесь по сторонам коридора располагались номера. Зачем мы сюда приехали, почему полковник взял меня с собой?..

Дальше произошло то, что забыть мне не суждено. Шилович подошел к огромным окнам, заливавшим солнцем всю комнату, и вдруг принялся срывать бархатные шторы. Подхватив припасенную сумку, сгреб в нее туалетные принадлежности вплоть до туалетной бумаги — я тогда впервые ее увидел, всю жизнь мы обходились газетами. А Алексей Адамович уже вытащил из сумки нож и принялся за кожаный диван и два больших кожаных кресла, — такую красоту в частном доме я видел впервые. Через несколько минут диван и кресла оказались ободраны, и наступила очередь картин. Действуя проворно и ловко, он вырезал холсты, вынимал рисунки из обрамлений, оставляя на стене полупустые рамы. Делалось все деловито и, пожалуй, с азартом; он, явно испытывая внутреннюю радость, аккуратно складывал и сворачивал все в трубки, перевязывая заранее приготовленными веревочками.

Я молча наблюдал за действиями начальника, не понимая, как вести себя. А он вдруг набросился на меня:

— Чего стоишь, как кукла?! Через день доберутся солдаты — от этой роскоши останутся рожки да ножки. Думаешь, чего тебя взял с собой? Чтобы и ты что-нибудь прихватил! Мамке пошлешь!

Я вдруг догадался, что это у него не впервой и, видно, «разведка» налажена — откуда он знал, куда ехать? И, все еще находясь в каком-то оцепенении, я тоже кое-что «прихватил»: разноцветный, из дерева, детский чернильный прибор, два халата, мужской и женский, портативную пишущую машинку и две пачки туалетной бумаги.

Мы обошли десять номеров, и каждый полковник варварски опустошал, я помогал складывать НАГРАБЛЕННОЕ у дверей в коридоре. Поднявшийся наверх ездовой перетащил все вниз, плотно упаковал в мешки и сложил в сани.

Ночью я плохо спал: пусть я взял малость, но фактически я ничем не отличался от полковника, как легко — в одночасье! — рухнули мои высокие принципы. И я дал себе слово: больше такого со мной не случится.

Через несколько дней Шилович, оставив вместо себя заместителя, на личном «виллисе» с шофером укатил на три дня в Польшу. Такие отлучки, а они происходили часто, обычно оформлялись как поездки для консультации со специалистом-урологом. На самом деле во втором эшелоне находилась его пассия, капитан медицинской службы. Политотдельцы знали обо всем, и все помалкивали.

На идеологическом фронте

С первых дней вступления нашей армии в Германию разгорелась антирусская истерия. Точно колоссальный смерч, пронеслась она над восточными районами Германии, пропитав страхом души миллионов немцев. Повсеместно распространялась листовка под названием «Rotmord» («Красное убийство»), она призывала солдата проявлять безжалостность к русским: «Это не люди, а чудовища, скоты, азиатские орды».

В ответ прогремела знаменитая листовка Эренбурга «Убей немца!» — обращенная к советскому солдату; «Убей немца! — к этому взывает мать; убей немца! — умоляет дитя… Ничто не принесет тебе такой радости, как труп немца».

Фронт все больше втягивался в жизненное пространство Восточной Пруссии. В непрерывных боях мы продвигались вперед, шагая мимо охотничьих угодий аристократов, богатых хуторов и фольварков, старинных прусских замков, с боями преодолевали водные преграды. Немцы, вынужденно сдавая города, поселки, деревни, пятились к морю.

Командующий группы войск «Центр» генерал-полковник Ханс Георг, предвидя трагедию населения, вовремя попросил Гитлера вывезти беженцев в безопасное место. Гитлер отказал.

Морозная зима и холодная весна с резкими колючими ветрами, постоянные сильные бои — жителям некуда было от них деться, рухнувшая легенда о неприступности «Восточного вала», стремительное продвижение советских войск, полная неподготовленность гражданского населения к войне на собственной территории, дикие, порой фантастические слухи, обгонявшие самые мрачные события, — все это привело к повсеместному паническому массовому бегству гражданского населения. Тысячи женщин, стариков, детей, покинув родные места, устремились на запад, как мигрирующие стада. Не успевшие эвакуироваться уходили в леса и болота, скрываясь где только можно от неминуемой кары. Все это привело к гибели многих тысяч беженцев, в первую очередь — стариков и детей.

В бешеном угаре гитлеровской пропаганды в Восточной Пруссии на первых порах происходили жуткие эксцессы — серии массовых самоубийств. В районе Данцига бойцы 23-й артдивизии обнаружили в сарае одиннадцать детей в возрасте от двух до 15 лет и четырех женщин 39–40 лет — у одних было перерезано горло, у других вскрыты вены. Те, в ком еще теплилась жизнь, от медицинской помощи отказались: лучше умереть, чем оказаться у русских. Единственный мужчина — как оказалось, инициатор этой акции — Эрвин Шварц показал, что руководствовался указаниями фашистской партии: «Борись, чем можешь и как можешь, против русских войск». Кроме того, он был уверен, что о его участии никто не узнает, так как сразу распространится слух, что все это совершили русские солдаты, те самые «орды с жаждой крови и мести».

19 января 1945 года нарком обороны СССР издал приказ, требующий не допускать грубого обращения с немецким населением, покончить с бесчинствами, пресекать их жесточайшим образом. Этот сталинский приказ свидетельствует, что бесчинства происходили уже в первые дни боев на немецкой земле. Военачальники, следуя сталинским указаниям, издавали собственные приказы, учитывая реальную действительность.

Советская Армия вошла в Восточную Пруссию со святым чувством праведного возмездия. Но зачастую оно превращалось в ненависть, и остановить этот массовый порыв оказалось почти невозможно. Во всяком случае — в первый период. Тем более что многие командиры и политработники были уверены: после злодеяний гитлеровцев в России, теперь, в побежденной Германии, советский солдат может вести себя так, как он пожелает.

Всю войну, изо дня вдень мы слышали прямой и четкий лозунг: «Убей немца!» К этому призывала сама действительность — нечеловеческая жестокость врага. К этому призывала пропаганда, воспитывая у нашего солдата чувство мщения. К этому призывали нас творения лучших поэтов, писателей, журналистов: «Наука ненависти» Шолохова, знаменитое стихотворение Константина Симонова «Убей его!» — его хорошо знали и высоко ценили фронтовики[24], стихи Алексея Суркова «Ненавижу», бронебойные очерки Ильи Эренбурга. «Убей немца, убил одного — убей другого», — писал Эренбург. Какой огромный заряд мщения врагу заложен в его статье «О ненависти»!