Похищение Муссолини - Богдан Сушинский

— Партийная канцелярия соблюдет все надлежащие формальности.

«Формальности?!» — резануло слух. Не столько само слово, сколько холодная безучастность рейхслейтера.

— Это не формальность, Мартин, — в голосе фюрера проклюнулись нотки легкого раздражения. — Это престиж национал-социалистической партии, престиж рейха.

Любой другой на месте Бормана поморщился бы. По крайней мере, мысленно. Но он привык ко всему, в том числе и к неестественной напыщенности своего кумира, которая время от времени проявлялась во всей своей демагогической безапелляционности.

— Я к тому, что, насколько мне известно, имя командира группы командос остается засекреченным.

— Почему?! — опешил фюрер.

— В подобных случаях такого подхода требует секретность самой операции.

— Но она завершена, — возмущенно напомнил Гитлер. — Сейчас о ней заговорит весь мир. И это в наших интересах. Это в наших интересах — чтобы мир заговорил об операции по освобождению незаконно арестованного премьера Италии, как о проявлении истинно арийского духа. Мы не потерпим, чтобы с нашими союзниками, с людьми, преданными нашим идеалам, расправлялись подобным образом. Удачная акция на Абруццо в пропагандистском плане для нас куда важнее, чем победа в ином крупном сражении, даже если наших солдат полегло вдвое меньше вражеских.

— В пропагандистском плане — да, — мрачно признал Борман.

…Так вот, выслушав несколько минут тому доклад адъютанта, фюрер ощутил острую необходимость оставить кабинет и пройтись по лесному парку «Вольфшанце». Он намерен был совершить прогулку в одиночестве, а посему адъютант и двое эсэсовцев из личной охраны следовали за ним на столь почтительном расстоянии, что присутствие их угадывалось не яснее, чем присутствие ангелов-хранителей.

Откуда и почему на тропинке, по которой он шел, появился Мартин Борман, этого Гитлер так и не понял. Однако не очень-то удивился. С тех пор как в мае 1941 года его помощник по делам партии Рудольф Гесс «предал интересы рейха и бежал в Англию», Борман, тогда еще первый заместитель рейхслейтера, стал появляться рядом с ним в самые неожиданные моменты, и не Обязательно тогда, когда появление его оказывалось своевременным. Другое дело, что вел он себя при этом столь естественно, словно был срочно вызван самим Гитлером и обойтись без него в окружении фюрера попросту не смогут.

— Постойте, Борман, так это по вашему совету радио известило, что диверсантов возглавлял «один венский фюрер» или что-то в этом роде?

— В общем-то, Геббельс время от времени советуется со мной, — уклончиво ответил Борман. — Как с товарищем по партии, разумеется. Но в данном случае в такой иносказательности был заинтересован не только я, но и руководство Главного управления имперской безопасности.

Широкоплечий, приземистый Борман держался чуть позади Гитлера и, когда тот оглядывался на него, по-медвежьи отступал с тропы, чтобы иметь возможность набыченно смотреть на вождя из-за ствола ближайшего дерева или куста.

— Нет, Борман, «один венский фюрер» — не то имя, которое нужно сейчас молодежи Германии. Независимо от того, кто заинтересован, чтобы оно осталось неизвестным. — В этот раз Гитлер не оглянулся на Бормана, а остановился и долго всматривался в представшую перед ним на изгибе тропинки пожелтевшую крону ели. Низкорослая, полуусохшая, почти опавшая, она напоминала собой нищенку, молчаливо ожидавшую у парапета уже не столько милостыни, сколько достойной смерти.

— Да вы завидуете ему, Борман, — вполголоса, удрученно проговорил фюрер. — Как завидуют любому герою.

— Герои — до тех пор герои, пока они на фронтах. Когда же они оказываются в Берлине, да при атом обладают силой воли, самолюбивы и получают под свое начало десятки вышколенных головорезов, способных штурмовать хоть вершину Абруццо, хоть рейхсканцелярию, это уже нечто иное, чем просто герои.

Фюрер продолжал близоруко всматриваться в поблекшую крону ели, однако слова Бормана тоже не остались незамеченными. Он понимал, на что намекает партайгеноссе Борман. Уже не только в Берлине, но и здесь, в «Вольфшанце», почти в открытую начали судачить о заговоре. Хотя что это за заговор, о котором начали поговаривать почти в открытую? Это уже не заговор, а злобное рычание стаи, ополчившейся против своего вожака.

Да, конечно, Гитлер понял, что имел в виду руководитель его партийной канцелярии, поэтому не упустил возможности своевременно смягчить удар, который минутой раньше чуть было не сшиб его.

— Не сомневаюсь, что завидуете как профессионал, как бывший диверсант[85].

— Уж это действительно есть, — просветлело лицо Бормана, окончательно развеивая подозрение фюрера. — Как любому другому человеку, чувство зависти мне не чуждо. Только в отличие от многих, я никогда не руководствуюсь этой пагубной страстью. Если немецкой молодежи нужен новый герой, ведомство Геббельса займется им уже сегодня.

— Это пропаганда, Борман, — примирительно перебил его Гитлер. — Не стоит особенно полагаться на нее, однако и сбивать с нее пену тоже не стоит.

— …Я же, — невозмутимо продолжил свою мысль Борман, — по-прежнему буду делать все возможное, чтобы народ Германии верил только одному, истинному герою нации.

Фюрер инстинктивно оглянулся на Бормана, однако, встретившись с ним взглядом, понял: в отличие от имени героя Абруццо имя «истинного героя нации» названо так и не будет. Да и есть ли в этом необходимость?

Из Германии барон фон Штубер возвращался уже поздней осенью, тем не менее Подолье встречало его на удивление теплым, сухим, почти весенним утром. Небольшие, поросшие травами, поля казались нетронутыми речными лугами, даже потускневшая желтизна их не могла скрыть какого-то неестественного для этой поры весеннего пробуждения. Неестественного еще и потому, что на разрушенной, выжженной, щедро усеянной руинами, земле не могло и не должно было чувствоваться никакого пробуждения.

Во всяком случае, сейчас, глядя в ветровое стекло машины, которая везла его в город с полевого аэродрома, Штубер не желал видеть никаких признаков возрождения к жизни. Никаких! Все должно быть мертво и забвенно! Свой приговор этой земле он огласил именно этими словами: «Мертво и забвенно!»

У Штубера были все основания считать, что эта, еще одна, неожиданная поездка в Берлин, этот выхлопотанный отцом и замаскированный под вызов по служебным делам отпуск прошел более чем удачно. Конечно, беседы с отцом в узком кругу его друзей, потомственных саксонских аристократов, которые происходили в его родовом замке недалеко от Штендаля, особого энтузиазма не придавали.

Этим старосветским рыцарям-аристократам, ныне служащим и уже отставным генералам и полковникам, было совершенно ясно, что войну с Россией Гитлер проиграет. Им даже хотелось этого. Правда, они почему-то не допускали, что русские смогут ворваться в Германию и пройтись танками по их Саксонии. Убедили себя, что победами русских своевременно воспользуются англичане и американцы. И вообще, о близком поражении Гитлера в «саксомасонской ложе», как он называл группу, говорили настолько отстраненно, словно речь шла о некой далекой стране с ненавистным им режимом.