«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев

Компаниец принял меня приветливее. Дал в командование 1-ю эскадрилью вместо дважды Героя Андрианова, ушедшего на учебу в академию. В эскадрилье было семь Героев, да и в других их было не меньше, а всего в полку более двадцати. Создавалось впечатление, что чуть ли не весь полк состоял из одних Героев. Поначалу это было непривычно, и я чувствовал себя как-то неловко. Казалось, что я вроде и не воевал, а нахально втерся к прославленным воздушным бойцам, которым и в подметки не годился. Настороженно посматривал на меня и мой заместитель Герой Советского Союза старший лейтенант Петров, который в отличие от Раснецова вел себя достойно. Мне он понравился, и мы с ним даже немного подружились, но, к сожалению, дружба вскоре прекратилась сама собой, и не по нашей вине.

Поскольку никого из летчиков я раньше не знал, то поставил себя в соответствии с занимаемым положением. Они обращались ко мне на «вы» и видели во мне своего командира. Недели через полторы на предварительной подготовке к полетам один из них поднял руку и задал вопрос: «Товарищ капитан, нам бы хотелось знать: сколько вы сделали боевых вылетов на «иле»?» Услышав мой ответ, другой летчик бросил реплику: «А почему вы не Герой?» Прежде чем ответить, я спросил, сколько у каждого из них боевых вылетов, в том числе и у того, который задал вопрос. Он, немного смущаясь, назвал цифру – 79. «У вас нет положенных восьмидесяти для получения этого высокого звания. Вы что, совершили какой-либо подвиг?» – спросил я у него. «Нет, – ответил он, – у нас в полку было заведено так: если летчик выполнил семьдесят боевых вылетов, то на него делали представление на Героя. Оно на меня было отослано, но в это время война закончилась, и я оставшегося вылета сделать не успел».

За исключением Петрова, у которого их было на два больше моего, у остальных было меньше до двух десятков. А на заданный вопрос я ответил так: «Не Герой я потому, что не в 1-м шак воевал. В нашей дивизии были другие порядки с присвоением высокого звания, и получили его вceгo два человека из 154-го гвардейского полка». После того как я удовлетворил их любопытство, отношение ко мне изменилось и заносчивость пропала. Меня же больше удивило другое – никто из Героев, кроме Петрова и ушедшего на учебу Андрианова, не водили самостоятельно групп на цели. Я невольно сравнивал их со своими сослуживцами по 893-го полку и никакой разницы не увидел. Наши ни в чем им не уступали, причем ведущих у нас было больше, а главное – была получше дисциплина. Наши так, как здесь, не пили. Это явление наблюдалось среди Героев и даже дважды Героев. Смотреть на заслуженных летчиков в пьяном виде было крайне неприятно, и меня это всегда раздражало.

Боевой подготовкой полк занимался по своей программе. Единого ее курса тогда еще не было. Руководствовались в основном программой подготовки, предназначенной для запасных полков военного времени. Каждый комэск при контроле и координации командира полка сам решал, как ее лучше строить. На боевых машинах в этих полках летали больше, чем мы в своем старом. Как я сразу убедился, предпочтение в полетах руководством отдавалось больше тем эскадрильям, командирами которых были свои старые кадры. При этом порой допускались нарушения плановой таблицы полетов. Был случай, когда дважды Герой Михайличенко вырулил со своей эскадрильей на старт, взлетел и улетел куда-то по маршруту. Спрашиваю у Компанийца: «Куда полетел Михайличенко?» – «А черт его знает куда. Он никогда не говорит. На плановую таблицу не обращает внимания. Что ему скажешь!» – « Вот это да! – подумал я. – Попробуй так сделать у нас в полку. Иван Иванович сразу бы призвал к порядку».

Базировался полк на аэродроме Гетцендорф. Это был стационарный аэродром с небольшой бетонной полосой, предназначенной для полетов легких самолетов типа истребитель. Летать с ровного поля было приятно. Здесь я выполнил свой первый прыжок с парашютом. Собирался сделать его еще в аэроклубе, но тогда прыжки не состоялись, хотя готовились к ним с вечера. Прыгал я с самолета П-2 в пять утра. Откровенно говоря, к воздуху я привык и трусом себя не считал, но удовольствия вылезать из кабины и, стоя на плоскости, держаться рукой за борт кабины в ожидании команды «пошел» не получил.

Мне предстояло сделать шаг за борт в пустоту, а затем в свободном падении дернуть вытяжное кольцо. Тогда еще не было автомата раскрытия парашюта. Его заменяла резинка, привязанная к руке, которая по замыслу придумавшего ее должна была самопроизвольно отброситься во время прыжка в сторону и, таким образом, выдернуть кольцо парашюта. Кто прыгал с По-2, тот знает, насколько эти прыжки неприятны. Но меня больше занимало то, как подо мной метался заяц, когда увидел над собой купол. В момент приземления он оказался рядом со мной. Я хотел его поймать, но зайчишка оказался ловчее и успел удрать. Упомянул я о нем не случайно – их там было множество. Не меньше было и дичи.

Попав в новый полк, я себя не чувствовал спокойно. Ходили упорные слухи о расформировании и этого полка. Как-то командир собрал личный состав и сказал: «Нас не будут расформировывать хотя бы потому, что мы гвардейцы, и нас наверняка не тронут. Поэтому не беспокойтесь и служите спокойно». Прошло около недели. Стояла отличная солнечная погода. Настроение соответствовало погоде. Я сходил с эскадрильей на полигон под Секешфехервар. Собрались лететь снова. Всей группой вырулили на старт. Запрашиваю по радио разрешение на взлет. С командного стартового пункта просят подождать. Через некоторое время поступает команда: «Всем выключить двигатели, из машин не выходить». Проходит минут двадцать. Вылезаю из кабины, иду на СКП. Там оба комэска и весь руководящий состав, лица у всех невеселые. Спрашиваю: «Что случилось?» Командир, нахмурившись, вполголоса говорит: «Из дивизии передали: полеты прекратить, причину не назвали. Заруливайте на стоянку – и в столовую. В два часа на полковое построение».

В летной столовой стоял необычный гомон. Кое-кто успел уже пропустить веселящего, как было заведено в полку. Официантки всегда все знали раньше других. Так было и на этот раз. Улыбаясь, они говорили: «Полк-то расформируют, отлетались». На построении Компаниец, хмурясь, зачитал приказ о расформировании полка. Для меня это сообщение было вдвойне неприятным. Два дня назад я послал воздушного стрелка в Каширу за Полиной. Он должен был оказать ей помощь в дороге. Она готовилась стать матерью. Однако может так случиться, что она приедет сюда, а меня, возможно, здесь уже не будет. В Москве надо было оформить пропуск через границу, потом взять билет, да и сама дорога займет несколько дней.

После построения собрали всех летчиков для опроса, чтобы выяснить, кто на каких типах самолетов желает летать в будущем в связи с почти полным сокращением штурмовой авиации. Большая часть летчиков изъявила желание летать на бомбардировщиках. На истребителях хотели летать менее четверти. В их числе был и я. Уйти из армии пожелали единицы. Перед тем как разъехаться, мы по предложению командира всем составом сфотографировались на память. К сожалению, в основном пожелали запечатлеться техники и воздушные стрелки, летчики же единично. Жаль, что в прежнем полку ни командир, ни начальник штаба с Лагутиным не додумались до этого.

Всех записавшихся в истребители отправили в штаб истребительного корпуса, командиром которого был генерал-майор Утин. В него входила 9-я гв. иад трижды Героя полковника А.И. Покрышкина и 22-я иад подполковника Горегляда. Кopпyc летал на «аэрокобрах». Будущих истребителей собрали в учебную группу при штабе корпуса в Штоккерау. На аэродроме Фельс мы занимались изучением нового для нас самолета и правил его эксплуатации. По выходным дням я ездил на мотоцикле в Гетцендорф узнать, не приехала ли Полина. Она появилась на исходе третьей недели. Бывшие однополчане проводили ее в мой дом. Устроили у хозяйки. Там мы и встретились. Договорились, что Полина пока поживет у нее.