Бар «Безнадега» - Мира Вольная

Первые мгновения я не вижу почти ничего кроме мух, вырывающихся из его рта. Из-за роя не видно неба, кажется, что нет ни одного просвета. Можно разглядеть только начавшее сдуваться тело бывшего смотрителя. Руки, ноги, туловище, даже голова. Все будто скукоживается, сжимается, кажется, что целую вечность, хотя проходит лишь несколько мгновений. Мухи вьются, сбиваются в кучу, кружат вокруг: вверху, внизу, со всех сторон. Гул все громче и громче, кажется, что все злее и злее.

А я смотрю на тело. Не могу перестать.

Вижу, как рой начинает иссякать. Черный жужжащий поток становится все меньше и меньше, раздувающиеся до этого щеки на сморщенном, испещренным теперь трещинами, окровавленном лице, опадают вваливаются внутрь.

А потом раздается треск, громкий, почему-то влажный крак.

В следующий миг тело Игоря, словно пустой мешок разорванный на двое, падает на пол, выплескивает к моим ногам внутренности и личинок. Кровь заполняет трещины и выбоины крыши, брызгает на мою обувь и джинсы. В этом месиве получается различить лишь съежившееся, будто сгнившее или наполовину съеденное, сердце и кишки. Остальное –  трудноопределимо, просто плоть, куски мяса. Сердце лежит у моей левой ноги.  

И жужжание сейчас настолько громкое, что мне хочется зажать уши руками, но я не шевелюсь. Рассматриваю то, что осталось от тела бывшего смотрителя, не могу перестать.

- Элисте! – доносится крик снизу, выдергивая из оцепенения. Громкий крик. И только с этим криком я полностью возвращаюсь в реальность, смотрю на уплотняющийся, собирающийся в подобие человеческой фигуры рой перед собой, осознаю ветер и другие звуки, с трудом пробивающиеся сквозь жужжание. Понимаю, что в заднем кармане джинсов вибрирует телефон, слышу топот ног по лестницам пустого здания, а еще понимаю, что я на самом краю крыши. Что чертов рой вокруг меня все еще слишком плотный. А фигура все яснее и яснее, все больше напоминает человеческое тело.  

Меня толкает в спину, прямо в это, вниз. И я не успеваю ничего сделать.

Мерцать поздно. Мне не от чего оттолкнуться.

- Будет больно, - успеваю я услышать прежде, чем рой чертовых мух и ветер поглотят все звуки. 

Урод оказался прав.

Мне действительно было больно.

Аарон Зарецкий

- Ты не имеешь права! – визжит Мизуки. И кажется, что ее визг будит в остальном курятнике смелость и значительно притупляет чувство самосохранения. Гул за столиками усиливается, возмущенных восклицаний становится больше. – Ты не имеешь права вмешиваться в дела ковенов! – я визг игнорирую, а Данеш – верховная восточных – бросает в сторону японской ведьмы колючий, недовольный взгляд.

Данеш такая старая, что кажется, видела динозавров во плоти, кажется, что появилась раньше их. Она опирается на трость, сжимая в сухих, пораженных артритом узловатых пальцах рукоятку с головой волка. Трость поблескивает металлом, горят сапфировые глаза наконечника так же ярко, как горели когда-то давно глаза самой Данеш. Она в темно-синем камзоле, с пучком седых волос и лицом, испещренным морщинами. И, пожалуй, она единственная здесь, кто не вызывает во мне чувство гадливости. Казашка всегда умела держать лицо.

Возможно… нет, скорее всего, я предвзят, но делать с этим ничего не собираюсь.

Есть, правда, еще та самая северная ведьма, которая так настоятельно требовала со мной встречи у Вэла вчера. Молодая и, в отличие от Данеш, полная сил, а еще тихая.

- Шелкопряд, - поднимается на ноги западная верховная, перекидывая за спину толстую косу, - полагаю, что смерть нашей северной сестры действительно тебя не касается и…

- Вэл, - поворачиваю я голову в сторону подсобки, не давая ведьме договорить, - приведи-ка нашу гостью.

И пока бармен разбирается с Андой, я все-таки решаю несколько прояснить ситуацию.

- Дамы, вы тут только для того, чтобы слушать и кивать. Большего от вас я не требую. – после того как смысл моих слов доходит до курятника, уровень шума значительно увеличивается. - Так как все в курсе смерти Марии, думаю, не сильно удивлю вас, когда скажу, что ее возможности перешли к следующей темной, - продолжаю, игнорируя возмущение. – Полагаю, вы пробовали ее искать, полагаю, думаете о том, как перетащить девчонку к себе.

Снова гвалт и гомон.

- Замолчите, - повышает голос Данеш, ударяя тростью об пол. – Замолчите, глупые девчонки, - она смотрит мне за спину, сощурившись, и кривит губы. Ведьмы замолкают, давясь воздухом и собственным раздражением. Казашка – самая старая из них, когда-то была самой сильной. Они захлопывают рты из-за уважения, страха и понимания, что несмотря на старость, восточная все еще умеет развлекаться. И развлечения у нее своеобразные.  

Данеш переводит взгляд на меня, смотрит молча несколько мгновений, сжимает и разжимает пальцы на трости, поглаживает голову волка. Хочет и боится задать вопрос.

Она – следующая, судя по всему, из кого Дашка потянет силу. Уже начала тянуть, и ведьма об этом знает.

- Скажи мне, Шелкопряд, - все-таки размыкает верховная восточного ковена сухие узкие губы, - кости показали мне недавно солнце и смерть моего Борана. Это правда?

Конь… Ведьма говорит про своего коня.

- Ты все увидела правильно, Данеш, - киваю, наблюдая за сменой эмоций на сморщенном лице. Верховная не выглядит удивленной, напуганной или злой, скорее задумчивой. И маневр я оценил. Вряд ли кто-то понял связь между солнцем и гибелью лошади.

Смерть коня…

Любимого коня хозяина после смерти хозяина обычно пускают на колбасу. Ведьма знает, что происходит, знает, о пробуждении Дашки.

- Благодарю, Шелкопряд, - кивает восточная. – В таком случае я бы хотела потом поговорить с тобой. Наедине.

- Почту за честь, - улыбаюсь восточной. И она снова ударяет тростью об пол, глаза волка сверкают еще ярче, а ведьма опять смотрит мне за спину.

Я ощущаю колебания воздуха, слышу, как поворачивается ручка, слышу недовольное бормотание Вэла и хриплые, тихие из-за сорванного голоса завывания ведьмы. Странно и неприятно тянет левую руку, покалывает кончики пальцев.

- Кто не знает, познакомьтесь дамы, - усмехаюсь я, когда мерзкая баба оказывается рядом со мной на коленях, - это Анда, временная действующая глава северного ковена.

Бабу у моих ног корчит и корежит от страха. За те несколько часов, что над ней висит бурубуру, ведьма успела пройти через собственный ад и за ее вменяемость я уже не ручаюсь.

Одежда порвана, лицо в крови и царапинах, сорваны ногти – сама постаралась. От самоуверенной суки остались только воспоминания.

- Что ты с ней сделал?! Как ты… - повышает голос кто-то из южных и воздух наполняется густым запахом каких-то фруктов.

Левую руку дергает сильнее.