Лагуна. Как Аристотель придумал науку  - Арман Мари Леруа

Вот что делает Бог: он мыслит. Обычный процесс мышления недостаточно хорош для него, поэтому он проводит время, мысля о мышлении мысли (noesis noeseos noesis). Это Бог, который не знает ни любви, ни ненависти, который ничего не разрушает и не сохраняет, не осуждает и вообще не судит. Ему безразличны земные дела – тем не менее, именно от него зависит само существование Вселенной.

В “Никомаховой этике” Аристотель говорит о наилучшем способе жизни. Хорошая жизнь – это, очевидно, жизнь активной добродетели, и добродетели можно достигнуть множеством путей – скажем, ведя политическую деятельность или воюя. Но добродетель, происходящая из таких источников, совершенно утилитаристская. Лучший для человека способ провести жизнь – размышлять о вещах, не имеющих прикладного значения. Это само по себе приятно. Аристотель рассказывает историю. Некто спросил Анаксагора, в чем смысл рождения на свет, на что великий натурфилософ ответил: “Изучать небеса и порядок устройства космоса”. Такой ответ Аристотель считал верным. Он рассказывает историю про Анаксагора минимум дважды. Однако ничья жизнь не может состоять лишь из размышлений. Повседневность отвлекает от божественной жизни разума. Но стоит “напрягать каждую жилу”, чтобы посвящать себя лишь умозаключениям. Это ключ к счастью.

Работы Аристотеля, безжалостные в своей отстраненности, показывают, что он имел в виду. В конце концов, это он писал о давлении сексуального желания, а не о давно умершей Пифиаде, о возвышении и падении государств, а не о деяниях своего бывшего ученика Александра, о структуре реальности, фактически не называя учителя, у которого он с легкостью заимствовал важнейшие идеи, адаптировал их, а затем подвергал разгромной критике. Это рациональная жизнь – научная жизнь, – и если принять во внимание и число томов, и полки со свитками, и неустанный марш аристотелевских аргументов по страницам его книг, то невозможно отделаться от мысли, что Аристотель перепутал причинно-следственные связи, что он не искал Бога, а воссоздавал Его образ в себе.

У аристотелевского Бога есть еще одна сторона. Не только философы и ученые могут (должны!) стараться быть как Он. Каждый объект природы играет свою, пусть очень скромную роль, в проявлении Его качеств. Да, лишь сейчас мы можем до конца понять значение слов, с которых Аристотель, должно быть, начинал свой великий курс, а я начал эту книгу:

Даже каракатица в некотором смысле божественна. Это приятная мысль.

Если бы я верил в бога (если бы он существовал), то он был бы Богом Аристотеля.

104

В 340 г. до н. э. разгоряченные речами Демосфена афиняне выступили вместе с фиванцами против Македонского царства. Македонский царь Филипп II повел армию на юг. В августе 338 г. до н. э. противники встретились при Херонее. Македоняне одержали победу, но Филипп II проявил милость. Царь не обратил пленных в рабство, как было принято в ту эпоху, и не занял Афины. Напротив, полису были возвращены тела погибших. Два года спустя Филипп II, на радость афинянам, погиб. Новый же царь, говорили они, – просто мальчишка (хотя 20-летний Александр уже был закаленным в боях человеком). В 335 г. до н. э. против македонян восстали Фивы, и Александр, захватив город, сровнял его с землей[219]. После этого афиняне подчинились, и лишь тогда, после 12 лет изгнания, в Афины вернулся Аристотель – почти 50-летний.

Хотя Аристотель был другом завоевателей-македонян, отношение к нему в Афинах не было недоброжелательным. Город поделили между собой две партии: антимакедонская (сторонники Демосфена) и промакедонская (аристократическая). Поскольку Демосфена теперь преследовали (он едва успел покинуть город, жители которого хотели выдать оратора и так умиротворить Александра), македонская партия оказалась в выигрыше. Кроме того, Аристотель был близким другом Антипатра, которого царь вскоре, на время похода в Азию, оставил наместником европейской части своих владений. Так что философ, вероятно, был неплохо принят в обществе.

Аристотель арендовал здания в Ликее и начал преподавать. Трудные занятия он проводил утром, а популярные, для широкой публики – во второй половине дня. Его коллеги (Теофраст Эресский, Каллипп Кизикский) также должны были проводить беседы. Ученики являлись со всего греческого мира, и Аристотель давал им возможность участвовать в работе. Сведения для “Истории животных”, вероятно, могли быть собраны одним человеком, но материалы для всех произведений Аристотеля – едва ли. Достаточно упомянуть, что среди них были и описания политического устройства 158 греческих государств, и полный перечень победителей Пифийских игр, и описание всех шедших в Афинах театральных постановок, и многое другое. А ведь его авторству принадлежит целый ряд энциклопедических проектов. Масштаб заставляет предположить, что Ликей был не любительским философским кружком и даже не школой, а скорее исследовательским институтом.

Довольно трудно сказать, что именно преподавал Аристотель. На первый взгляд, темы очевидны. Дошедшие до нас книги Аристотеля кажутся либо записями его бесед, либо неопубликованными трактатами, и все это из библиотек Ликея. Вместе они и есть учебный курс. Однако не все так просто. Во многих аспектах (и в мелочах, и в существенных моментах) эти тексты противоречат друг другу. Мелочи можно списать на ошибки переписчиков, позднейшие вставки или перемену самим Аристотелем мнения (например, относительно мозга осьминога). Более серьезные расхождения объяснить труднее, и есть два подхода к их интерпретации. В рамках первого можно показать, что кажущиеся противоречивыми тексты не так уж противоречивы: нужно лишь читать их правильно. Второй подход допускает, что Аристотель мог изменить свое мнение не только по мелким вопросам. Сторонники этого взгляда считают, что ко времени преподавания в Ликее часть ранних текстов Аристотеля уже не соответствовала его представлениям о том или ином предмете и пылилась на полках, тогда как другие его работы отражали актуальные воззрения. Этот второй подход довольно разумен: в конце концов, за 40 лет почти все философы меняют свои взгляды.

Представления о том, как именно менял взгляды Аристотель, подвержены своего рода моде. В 1923 г. немецкий филолог Вернер Йегер опубликовал работу[220], в которой проследил эволюцию мыслителя от молодого человека, находящегося под влиянием Платона, до зрелого философа-эмпирика, каким Аристотель стал к ликейскому периоду. Йегер считал, что он восстановил последовательность появления сочинений Аристотеля, и доказывал, что кн. A, B, M 9–10 и N “Метафизики” написаны в Ассосе и направлены против Спевсиппа, а кн. Z, H и Θ написаны позднее. Кн. II, III, VII и VIII “Политики” Йегер считал “платоновскими” по духу, а “эмпирические” кн. IV–VI относил к более позднему периоду.