Зимний сад - Кристин Ханна

до конца жизни тебя ждал. – Энни всхлипнула. – Но прошлой зимой… его сердце не выдержало.

Мама закрыла глаза и склонила голову.

Мередит не могла даже вообразить, каково это – узнать, что твой любимый все эти годы был жив и искал тебя, а ты разминулась с ним всего лишь на несколько месяцев. И все же сейчас он словно был рядом с ними, в этом саду, так похожем на мамин.

– Он всегда говорил, что будет ждать тебя в Летнем саду.

Мама медленно открыла глаза.

– Наше с ним дерево… – сказала она, глядя на надпись. Затем сделала то, что делала всегда, – то, что ей удавалось лучше, чем кому-либо еще: выпрямила спину, вскинула подбородок и смогла улыбнуться, пусть слабо и неуверенно. – Пойдемте, – сказала она тем волшебным голосом, который за пару недель перевернул всю их жизнь. – Выпьем-ка чаю. Нам с вами есть о чем поговорить. Аня, познакомься с сестрами. Мередит всегда была собранной, а Нина слегка безумной, но недавно мы стали меняться, и ты изменишь нас еще больше.

Мама снова улыбнулась. Хотя в ее глазах и стояла печаль, но это было понятное чувство, и радость в ее голосе его смягчила. Наверное, так и должно быть; и всякий, кто достаточно пожил на свете, однажды понимает эту истину. Радость и печаль неизбежно идут рука об руку, и хотя важно сполна отдаваться и тому и другому, но за радость все же стоит держаться чуть крепче, ведь неизвестно, когда сильное сердце в конце концов не выдержит.

Мередит взяла за руку сестру, которую обрела, и сказала:

– Я очень рада познакомиться с тобой, Аня. Мы так много о тебе слышали…

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл, —

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

А. А. Ахматова «Реквием»

Эпилог

2010

Ее зовут Вера, она бедная девушка, почти никто.

Ни один человек в Америке не смог бы понять ни ее, ни тот край, в котором она живет. Ее любимый Ленинград – окно в Европу, прорубленное Петром, – увядает, словно цветок: он все так же прекрасен, но гниет изнутри.

Вера, правда, об этом пока не знает. Она всего лишь юная девушка с большими мечтами.

Летом она часто просыпается среди ночи, привлеченная неким звуком. Она выглядывает из окна и смотрит на мост вдалеке. В июне, когда воздух пахнет липами и цветами, а ночь коротка, как взмах крыльев бабочки, приятное волнение не дает ей уснуть.

Стоят белые ночи. В это время на город не опускается ночь, а гомон на улицах не затихает ни на минуту…

Я улыбаюсь, завершая эту книгу – свою книгу. Прошло столько лет, и я наконец дописала воспоминания. Не сказку, не выдумку, а историю собственной жизни, которую я рассказала настолько правдиво, насколько смогла. Папа бы мной гордился. Я все-таки стала писательницей.

Эта книга – подарок моим дочерям, хотя они подарили мне куда больше, и без них, разумеется, все эти слова по-прежнему остались бы надежно запрятанными и до конца дней отравляли меня изнутри.

Мередит дома с Джеффом: Джиллиан выходит замуж, и свадебные хлопоты в самом разгаре. Сейчас Мэдди уехала на работу: она управляет четырьмя сувенирными лавками, открытыми ее мамой. Я никогда не видела Мередит настолько счастливой. Она посвящает каждую свободную минуту любимому делу, и они с Джеффом много ездят по миру. По их словам, они собирают материалы для его книг – между прочим, очень успешных, – но, по-моему, им просто нравится проводить время вместе.

Нина сейчас на втором этаже с Дэниелом – замуж за него она так и не вышла, но любит его сильнее, чем готова себе признаться. Они по-прежнему мотаются по всему свету, увлекая друг друга в одну безумную авантюру за другой. Сейчас им следует паковать чемоданы, но, подозреваю, вместо этого они занимаются любовью. Я за них рада.

А Аня – неважно, что теперь она зовет себя на американский лад, для меня она всегда будет Аней – в церкви со своей семьей. Они приезжают сюда пару раз в год, и тогда наш дом наполняется смехом. Мы с Аней долгие часы проводим на кухне, разговариваем по-русски, вспоминаем умерших. Через слова, улыбки и взгляды мы наконец-то, спустя столько лет, можем почтить их память.

Я в последний раз беру в руки книгу воспоминаний и подписываю: «Моим детям» – так жирно, как удается ослабшим пальцам. Затем откладываю ее в сторону.

Глаза начинают слипаться. Теперь я легко засыпаю, а в моей комнате даже в конце декабря так тепло…

Мне слышится детский смех.

А может, я лишь уловила эхо рождественского ужина. В этом году мы снова собрались вместе, со всеми новыми членами нашей семьи.

Я очень везучая. Я не всегда это понимала, но знаю сейчас. Сколько бы я ни допустила ошибок, сколько бы ужасных решений ни приняла, но в старости меня любят, а главное, люблю я сама.

Что-то заставляет меня встрепенуться и открыть глаза. Какой-то звук. На мгновение я теряюсь, не понимаю, где нахожусь. Затем различаю знакомый камин, елку в углу и свой фотопортрет.

Прежде на этом месте висела картина с изображением тройки. Сначала мне не понравился снимок, который сделала Нина, я получилась на нем ужасно печальной.

Но постепенно я полюбила его. На нем запечатлено начало моей новой жизни, тот момент, когда я осознала, что любить – значит прощать. Теперь эта фотография знаменита, ее увидели люди по всему миру, и многие зовут меня героиней. Глупости. Это всего лишь фотография женщины, которая впустую растратила почти всю жизнь, но имела счастье не потерять ее остаток.

В комнате по-прежнему обустроен красный угол. Лампадка не затухает никогда. Там же стоят мои свадебные фотографии – обе, – и, глядя на них, я каждый день вспоминаю, как мне повезло. Рядом с фотографией Ани и Левы, завалившись набок, сидит грязный серый игрушечный кролик. Левин Ушастик. Его искусственный мех весь свалялся, глаза недостает. Я часто беру этого кролика в руки, чтобы он меня согревал.

Я встаю. Колени болят, ступни опухли, но мне все равно. Я ленинградка, и подобное меня не смущает. Я прохожу через тихую кухню в столовую. Отсюда виден мой зимний сад, усыпанный снегом. Небо сияет начищенным серебром. С покрытых изморозью карнизов над верандой, словно бриллиантовые