Елизавета. Золотой век Англии - Джон Гай

Эссекс, не по своей воле оказавшийся связанным с преступной книгой, понимал, что ходит босиком по битому стеклу. В начале 1596 года ему вновь пришлось бледнеть: на документ Парсонса откликнулся неисправимый и неутомимый протестант Уэнтуорт. Он передал свой полемический ответ из Тауэра в виде длинного рукописного «письма» своим «близким друзьям». В своем послании Уэнтуорт наконец решил защищать права Якова как законного преемника английского престола. Раньше его смущали католические прихвостни Якова вроде графа Хантли, но теперь, понимая, что Парсонсу надо дать скорейший отпор, он всецело поддержал кандидатуру Якова, иронично обернув в его пользу слова Елизаветы, сказанные ею в 1561 году государственному секретарю Шотландии Уильяму Мейтланду, о том, что Мария Стюарт первая претендентка на английский трон по праву крови[946].

Эссексу повезло: Уэнтуорт ни разу не упомянул его имени. Не пытался он и вновь действовать через доктора Моффета. Сам Уэнтуорт благоразумно заметил, что тема слишком «щекотлива», а времена слишком «нестабильны»[947]. Сам же он озаботился этим вопросом потому, что распространение «Рассуждения» было обречено медленно, но верно — несмотря ни на какие приказы королевы — вылиться со временем во всенародное обсуждение. Кроме того, лондонские театралы стали все больше предпочитать пьесы о династических войнах, узурпациях трона и всякого рода схватках за наследство[948]. Почти нет сомнений в том, что вызванный документом Парсонса ажиотаж спровоцировал появление пьес «Король Иоанн» и «Ричард II». Ведь обе пьесы не вписывались в хронологическую последовательность предыдущих шекспировских хроник, зато в обеих речь шла о престолонаследовании, династических амбициях, гражданских войнах и узурпации трона. При этом каждая из этих пьес наполнена размышлениями Шекспира о логике истории и законности королевского сана[949].

Божественность монархической власти обсуждалась теперь не только в кулуарах королевских дворцов. Казалось, теперь всякий может поучаствовать в обсуждении этого вопроса. Начиная с памятной встречи с графом Фериа, Елизавета все эти годы эксплуатировала мотив всенародной любви к ней. Но теперь, когда народ живо обсуждал скорую смену правителя на троне, несмотря на ее приказы, ее отношение поменялось. Популярность у народа перестала быть ее чаянием и отрадой. Парсонс открыл для Елизаветы и Якова настоящий ящик Пандоры.

На бурную общественную реакцию, вызванную тем фактом, что сочинение Парсонса было посвящено Эссексу, хотя и без ведома последнего, граф ответил крайне эмоционально. Он выставил себя жертвой придворного заговора. «Эта шайка лизоблюдов, шпионов и доносчиков обошлась со мной так жестоко, — жаловался граф, — что я лишился не только спокойствия, но и всякого доверия, а вместе с ним и возможности помочь друзьям»[950].

Однако королева вскоре поняла, что Парсонс бесстыдно подставил Эссекса, и смягчилась. Испытывая угрызения совести, она стала навещать захворавшего графа с чашкой бульона[951]. Не прошло и недели, а королева уже приказала доставлять письма английских послов прямиком домой к графу в Эссекс-хаус. Отвечать на них он должен был лично. Пока удивленные придворные распускали сплетни, «козни, которые строили графу, благодаря мудрости и благосклонности Ее Величества обернулись ему во благо, а любовь королевы только укрепилась»[952].

Эссекс ликовал, но радость его была недолгой. Стремительно приближались торжества по случаю очередной годовщины со дня восшествия королевы на престол. Бёрли был болен и находился у себя дома на улице Стрэнд в Лондоне, и тут граф совершает ошибку — приезжает в ристалище Уайтхолльского дворца, где хвастает скорым назначением на пост первого министра. Для того чтобы представить свой текст в форме пьесы, он нанял Фрэнсиса Бэкона, который устроил пышное костюмированное представление на тему неугасающей любви Эссекса к королеве. Представление состояло из трех частей, которые показывали до и после перерыва на ужин. Героями стали печальный Отшельник-мечтатель, символизирующий ученость, сумасшедший Солдат-бунтарь, символизирующий славу, и занятой Секретарь-зануда, символизирующий опыт. Каждый из героев пытался убедить Эссекса проявлять свои способности на службе госпоже Филавтии — богине любви к себе, ради которой они сами старались его заполучить.

Устами оруженосца граф отвечает отказом на их мольбы, упрекая их в эгоистических иллюзиях, и утверждает, что «этот рыцарь никогда не предаст любви своей госпожи». Ведь добродетель Елизаветы «обращает его мысли к Богу», ее мудрость «направляет его на истинный путь», а красота и достоинство «всегда наделяли его способностью командовать войсками»[953].

В черновом варианте сохранившихся фрагментов сценария содержится заметка на полях, в которой Бэкон настаивает, чтобы Эссекс не стеснялся использовать аллегорию в личных целях[954]. Поскольку сам граф стремился к славе на военном и политическом поприще, стоило донести до Елизаветы, что ему это необходимо для достижения единственной цели — беззаветного служения Ее Величеству.

Хотя в Лондоне только и разговоров было что об этом представлении, оно с треском провалилось. В постановке Эссекса зрители увидели нечто бо́льшее, чем грубые нападки на главных соперников графа[955]. Они посчитали, что, введя в представление Отшельника, он хотел высмеять Бёрли (неудивительно, учитывая, что предыдущее представление первого министра во дворце Теобалдс содержало тот же образ). Протирающего штаны в конторе Секретаря посчитали Робертом Сесилом, а также заподозрили, что Солдат-бунтарь не кто иной, как вспыльчивый сэр Роджер Уильямс, который служил в подчинении у Эссекса во время осады Руана, но в глубине души метил в главные военные стратеги[956].