Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва - Эдуард Анатольевич Хруцкий

у этого человека, очень странное.

Наумов повернулся к Данилевскому, ему хотелось высказать восхищение умением стрелка, и увидел, как у Валеры сжались губы, глаза словно для стрельбы прищурились, резко обозначились скулы.

– А вы все стреляете, гражданин Хинт? – резко сказал он.

– Да, гражданин милиционер. Тем более что я как член стрелкового общества имею право хранить дома пневматический пистолет.

– Я знаю. Не надоело стрелять-то?

– Нет.

– Вам уже за шестьдесят, а вы все тренируетесь.

– У меня был большой перерыв.

– Может быть, вы считаете, что суд был не прав?

– Во-первых, не суд, а трибунал. Во-вторых, я с вами не намерен обсуждать это.

– Я уж обещаю, что вам до смерти придется стрелять только в этом тире.

– Жизнь покажет. – Хинт вежливо поклонился и вышел.

– Гад, – зло посмотрел ему вслед Данилевский.

– Кто это? – удивленно спросил Наумов. Ему давно не приходилось слушать такой злой, недобрый разговор.

– Юулло Хинт. Бывший «лесной брат». Отсидел свой четвертак, вернулся и тренируется.

– Националист?

– Да, бывший. Лесной бандит. К нему закон почему-то был весьма гуманным.

– А ты отсиди двадцать пять лет.

– По мне, они вообще жить не должны.

– Но это, Валера, не нам решать.

– А зря. Кстати, рейс твой через час.

Известие это ошеломило Наумова. Он же договорился с Леной.

– Не бледней. Она ждет у тира. Все условлено заранее. – Лицо Данилевского опять стало добрым и веселым. – Пошли, – сказал он.

Валера довез их в аэропорт и уехал, сказав на прощание:

– Тебя встретит Сытин.

Они остались вдвоем. Таяло время. Вот и посадку объявили. Лена поцеловала его и сказала:

– Жди.

И Олег пошел к самолету. Потом, уже в воздухе, он вспоминал ее слова:

«Я не знаю, как это случилось, но я не мыслю больше своей жизни без тебя».

Вспоминая ее слова, лицо, губы, Наумов все же чувствовал, что нечто злое и тревожное мешает ему, накатывается, заслоняя воспоминания о Лене. И опять он вспомнил лицо Хинта, и его твердую руку с пистолетом, и падающие мишени.

Да, так стрелять может только человек жестокий и хладнокровный. Человек, привыкший убивать.

И странная догадка начала зреть в нем. На даче он не нашел ни одного листочка, связанного с работой Бурмина о войне. И в повести не было конца, то есть главного. Он не знал и не видел войны. Он читал о ней, слушал рассказы людей воевавших, смотрел фильмы. Но она все равно постоянно была с ним. Потому что он отчетливо понимал, как беспощадно в памяти ломается время. А он жил в стране, где память о войне не просто история, она пронизана болью многих. А следовательно, и его болью. И, думая об этом, он вспоминал лицо единственного врага, которого видел близко. Хинт живет в Эстонии. Но, может быть, в Москве есть свой Хинт, пока не разоблаченный и боящийся людского суда. Суда памяти. Теперь Олег был точно уверен, что Бурмин, с его железной хваткой, с его блестящим умом и талантом, вышел именно на такого человека. Отсюда и точный, хладнокровный выстрел. И профессиональное наблюдение за домом. Четкое знание распорядка и привычек жертвы.

Значит, он пока шел по ложному следу. Давая врагу собраться, подготовиться, уничтожить улики и свидетелей. Олег даже застонал от этих черных мыслей.

– Что? Зубы? – заинтересованно спросил сосед.

– Нет, приснилось что-то.

– Бывает.

Но ничего, он пока потерял только пять дней. Только пять или уже пять. Это покажет время.

Полный еще не сформировавшихся догадок и путаных версий, он спустился по трапу, автоматически пожал руку Лене, кивнул шоферу. Сел в машину и сразу же поднял телефонную трубку, набрал номер Горелова.

– Виктор, это Олег.

– Привет, старина. Ты уезжал, мне сказали. Есть новости?

– Виктор, дома в Москве у Бурмина хранились бумаги?

– Наверняка. А что случилось?

– Жди моего звонка.

Олег достал записную книжку, набрал номер Аллы. Телефон долго не отвечал, потом послышалось:

– Алло?

– Добрый день, это майор Наумов. – Олег старался по возможности обращаться к ней безлично.

– Слушаю. – Голос женщины был недоволен, в нем проскальзывали нервные нотки.

– У вас дома были какие-либо бумаги покойного мужа?

– Да. Но сразу после моего приезда мне позвонили из Союза писателей, и я их отдала.

– Кому?

– Не знаю. Сергей вынес их на лестницу, а кто-то взял.

Ну до чего же равнодушная ко всему, кроме собственного благополучия, баба! Прямо ископаемое какое-то.

– Как представился этот человек?

– Из комиссии по наследству.

– Сергей Митрофанович видел его?

– А вы у него спросите.

Через несколько минут в трубке послышалось короткое:

– Да.

– Это майор Наумов.

– Я понял. Дело в том, что тогда я был не одет, приоткрыл дверь, выставил на площадку сумки с бумагами. Правда, хотел в глазок посмотреть, кто возьмет. Любопытство, знаете ли. А он глазок ладонью закрыл.

– Все? В какое время приезжал этот человек?

– Да где-то около трех.

– Спасибо.

И снова он набрал номер Горелова.

– Виктор, как мне найти людей из комиссии по литнаследству Бурмина?

– Комиссии еще нет. Но в секретариате сказали, что председателем буду я.

Олег пересказал Горелову разговор с Аллой.

– Этого не может быть!

– Точно?

– Точно.

– Спускайся к подъезду, я сейчас буду.

– В чем дело, товарищ майор, ну скажите же мне, – взмолился Леня Сытин.

– Ты сейчас поедешь к вдове Бурмина, облазишь весь район. Выяснишь, кто видел человека с двумя сумками выходящим из подъезда около пятнадцати часов.

– Одному трудно.

– Я позвоню Никитину, тебе дадут людей.

Горелов встретил его под аркой. Он посмотрел на взволнованное лицо Олега и спросил:

– Что случилось-то?

– Виктор, ты знаешь, куда ездил Игорь в последнее время?

– Ты имеешь в виду его статьи?

– Нет, работу над повестью.

Горелов с интересом посмотрел на Олега.

– В Гродно, Петропавловск.

– На Камчатке?

– Нет, североказахстанский.

– Зачем?

– Он не говорил. Игорь прислал мне короткое письмо…

– Где оно?

– Дома. Принести?

– Да.

– А подняться ты не хочешь?

– Не знаю.

– Ты чего, Олег, бледный какой-то, трясешься? Пошли. И снова Наумов сидел в той же гостиной, смотрел на картины и не видел их.

– Вот письмо, – вошел Горелов. – Оно очень короткое.

Олег взял конверт. Почтовый штемпель Петропавловска.

«Витя, дружище! Решил черкнуть тебе пару слов. Работу над повестью, считай, закончил. Правда, переписать ее, видимо, придется полностью.

Вернее, написать второй слой. Само расследование. Мне ужасно думать, что есть люди, чья подлость безгранична, а духовное падение страшно. Особенно страшно, что они живут среди нас. Вот написал тебе немного о работе, теперь о твоей новой книге…»

Дальше шел разбор последней книги Горелова.

– Мы, когда еще начали писать, договорились, – сказал