Ложная память - Дин Кунц

Он припомнил, как Марти рассказывала об этом романе тем неестественным языком, каким говорят студенты, пытаясь доказать профессору, что хорошо знают книгу, которую никто из них даже не раскрывал. Внезапно он почувствовал твердую уверенность в том, что Марти не прочла ни одной страницы этого романа, но он не мог даже вообразить, зачем ей могло понадобиться лгать, тем более по столь ничтожному поводу.

Вообще-то Дасти оказалось чрезвычайно трудно даже подумать о том, что Марти когда-либо солгала хоть в чем-то, в большом или малом. Необыкновенное уважение к правде было одним из тех пробных камней, на которых она постоянно проверяла свое право именоваться дочерью Улыбчивого Боба Вудхауса.

Потом, повесив свою собственную куртку рядом с курткой Марти и все еще держа в руке книгу в мягкой обложке, он принялся рассматривать журналы, разложенные на столе. Все они были одного сорта и посвящались или бесстыдному заискиванию перед знаменитостями, или натужным остротам и нарочито бодрому анализу поступков и высказываний тех же знаменитостей, что было, по существу, таким же самым бесстыдным заискиванием.

Оставив журналы нетронутыми, он сел в кресло с книгой. Название показалось ему смутно знакомым. В свое время эта книга была бестселлером. По нему был известный кинофильм. Дасти не читал этой книги и не видел фильма. «Маньчжурский кандидат» Ричарда Кондона. Согласно строчке об авторском праве, первое издание вышло в свет в 1959 году. Целую эпоху тому назад. В ином тысячелетии. И все еще переиздается. Хороший признак.

Хотя роман и был триллером, действие начиналось не темной бурной ночью, а солнечным днем в Сан-Франциско. Дасти углубился в чтение.

* * *

Доктор попросил Марти пересесть на кушетку, где он мог бы сесть рядом с нею. Она покорно поднялась с кресла.

Облачена в черное. Странный цвет для упаковки игрушки — еще не сломанной игрушки.

Последнее хокку отзывалось в его душе, и он несколько раз со все большим удовольствием повторил его про себя. Оно не было столь изящным, как стекло Тиффани, но все же гораздо лучше, чем результат его недавних усилий, предназначенный для того, чтобы запрограммировать при помощи стихов поведение Сьюзен Джэггер.

Сидя на кушетке рядом с Марти, но не придвигаясь к ней вплотную, доктор сказал:

— Сегодня мы вместе переходим к новой фазе.

В торжественных и безмолвных приделах потайной часовни ее сознания, где благовонные свечи горели в честь одного-единственного бога — бога Аримана, — Марти с молчаливой готовностью ловила каждое его слово и взирала на него ясным провидческим взором Жанны д'Арк, вслушивающейся в Голос.

— Начиная с этого дня ты обнаружишь, что разрушение и самоуничтожение начинают все больше привлекать тебя. Ужасно, да. Но даже в ужасе имеется своя привлекательность. Скажи мне, тебе доводилось когда-нибудь кататься на «русских горках», сидя в тележке, которая с огромной скоростью мчится вверх и вниз на роликах по извилистой рельсовой дорожке?

— Да.

— Скажи мне, что ты чувствовала, сидя в этой тележке.

— Страх.

— Но ты чувствовала и что-то еще.

— Волнение. Восторг.

— Вот оно. Ужас и восторг связаны в нас друг с другом. Мы крайне непоследовательные создания, Марти. Ужас восхищает нас, и сами внушающие его явления, и возможность передать это ощущение другим. И если мы признаем эту непоследовательность и не пытаемся вести безнадежную борьбу за то, чтобы стать лучше, чем позволяет наша природа, то становимся здоровее. Ты понимаешь, что я говорю?

Глаза Марти заметались в орбитах. Стадия быстрого сна.

Спустя несколько секунд она сказала:

— Да.

— Независимо от того, какими нас желал видеть создатель, мы стали тем, чем стали. Сострадание, любовь, смирение, честность, преданность, правдивость — все это практически то же самое, как огромные стеклянные окна, о которые с такой глупой настойчивостью разбиваются маленькие птички. Мы разбиваемся в клочья о стекла любви, стекла правды, по-дурацки стремясь прийти туда, куда не в состоянии прийти, стать тем, кем нам не суждено стать.

— Да.

— Власть и ее первичные последствия — смерть и секс. Вот что движет нами. Власть над другими — острейшее из острых ощущений, доступных нам. Мы делаем идолов из политических деятелей потому, что они обладают большой властью, мы поклоняемся знаменитостям, потому что их жизни кажутся нам более приближенными к власти, чем наши собственные. Те из нас, кто сильнее, захватывают власть, а на долю слабым остается трепет ощущения жертвы во власти сильных. Власть. Власть убивать, калечить, уничтожать, указывать другим, что нужно делать, как нужно думать, во что верить и во что не верить. Власть терроризировать. Разрушение — это наш талант, наша судьба. И я намереваюсь подготовить тебя, Марти, к тому, чтобы ты наслаждалась разрушением, а в конечном счете уничтожила самое себя, чтобы ты смогла познать оба вида этого священного трепета — трепета разрушителя и трепета разрушаемого.

Голубое колебание. Голубая неподвижность.

Ее руки лежат на коленях, ладонями кверху, будто она ждет, что в них что-то положат. Губы чуть приоткрыты для вдоха. Голова чуть вздернута и наклонена набок, как у внимательного студента.

Доктор положил руку ей на лицо, погладил щеку.

— Поцелуй мне руку, Марти.

Она прижалась губами к его пальцам.

Доктор опустил руку.

— Я хочу показать тебе новые фотографии, Марти. Изображения, которые мы будем запоминать вместе. Они похожи на те, что мы запоминали вчера, когда ты была здесь вместе со Сьюзен. Как и на тех фотографиях, все эти картины отталкивающие, отвратительные, пугающие. Однако ты изучишь их спокойно и внимательно, чтобы не упустить малейших деталей. Они запечатлеются в самом дальнем уголке твоей памяти, где они окажутся практически забытыми, но всякий раз, когда твоя тревога превратится в настоящую панику, эти образы будут всплывать в твоем сознании. И ты будешь видеть их не как фотографии из книги, аккуратно размещенные, с белыми рамочками и подписями внизу. Нет, тебе предстанут образы, заполняющие весь твой мысленный взор, ты будешь воспринимать их более яркими и реальными, чем зрелища, которые тебе приходилось видеть на самом деле. Пожалуйста, скажи мне, Марти, ты меня на самом деле понимаешь?

— Я понимаю.

— Я горжусь тобой.

— Спасибо.

В ее голубых глазах просительное выражение. Его мудрость позволяет ей обрести видение. Учитель и ученица.

Технически неплохо, но неверно. Прежде всего он не ее учитель, а она не его ученица в любом смысле этих слов. Игрок и игрушка. Хозяин и его имущество.

— Марти, когда эти образы вернутся к тебе во время приступа паники, они будут вызывать у тебя боль, отвращение, тошноту и даже отчаяние… но в них будет и странная притягательность. Ты найдешь их отталкивающими, но и заманчивыми. Хотя ты можешь прийти в отчаяние по поводу судьбы жертв, запечатленных на этих картинах, но где-то на заднем плане твоего сознания будет проходить восхищение убийцами, которые так жестоко обходились с жертвами. Часть твоего Я будет завидовать этим убийцам, власти над людьми, которой они обладают, и ты признаешь это отношение к убийству своим собственным. Ты будешь бояться этой жестокой иной Марти… и все же сожалеть, что тебе приходится сдерживать ее. Ты будешь воспринимать эти образы как желания, как проявления безумной страсти к насилию, которым ты сама уступила бы, если бы только могла быть честной по отношению к той, иной Марти, к той холодной дикарской сущности, которая является на самом деле твоей истинной человеческой натурой. Эта иная Марти и есть настоящая ты. Нежная женщина, которой ты кажешься окружающим, — это только обман, тень, которую ты отбрасываешь в свете цивилизации, и благодаря ей ты можешь подкрасться к кому-нибудь из слабых и не встревожить его. Во время нескольких следующих сеансов я покажу тебе, как стать той Марти, которой ты должна быть, как выйти из этого теневого существования и начать жить настоящей жизнью, как воплотить твой потенциал, получить власть и славу, которые и есть твоя судьба.