За скипетр и корону - Грегор Самаров

— Что говорят в Вене? — как бы между прочим поинтересовался он наконец.

— Я очень мало забочусь о том, что говорят, — ответил Клиндворт, в то же время украдкой пристально глянув на государя. — Но я все‑таки слышал, что настроение в общем спокойное и что все надеются на эрцгерцога Альбрехта и итальянскую армию.

— А не говорят… о моем брате Максимилиане? — спросил император, запнувшись.

Клиндворт опять украдкой взглянул на государя.

— Ничего не слыхал, да и что же говорить?

— Есть люди, — сказал Франц‑Иосиф вполголоса, — которые к каждой катастрофе приплетают имя моего брата. — И он опять замолчал, мрачно нахмурив брови.

— Лучшее средство заставить всю Вену повторять только одно имя — Вашему Величеству следует показаться на люди!

— То есть как — проехать по Пратеру? — спросил император все так же угрюмо и хмуро.

— Ваше Величество, — сказал Клиндворт, — только что доставлено множество австрийских и саксонских раненых офицеров, которые помещены в Леопольдштадте, в гостинице «Золотая овца». Осмеливаюсь верноподданнейше просить Ваше Величество навестить этих раненых — это произведет отличнейшее впечатление.

— Хорошо! Сию же минуту! И не для впечатления, а потому что сердце мое влечет меня приветствовать и поблагодарить этих храбрецов.

Он встал.

— Прикажете, Ваше Величество, деньги на поездку в Париж взять из государственной канцелярии? — спросил Клиндворт тихим, раболепным голосом.

— Нет, — возразил император и, открыв небольшую шкатулку, стоявшую перед ним на столе, вынул из нее два свертка и подал их советнику. — Довольно?

— Вполне! — отвечал Клиндворт.

Глаза его сверкнули, и, схватив свертки, он проворно опустил их в карман длинного коричневого сюртука.

— Ну, поезжайте скорее и скорее возвращайтесь. Если будет нужно, сообщайте мне сведения известным вам путем. Но главное, устройте что можно!

Он слегка кивнул головой. Клиндворт поклонился и исчез, отворив дверь ровно насколько было необходимо, чтобы проскользнуть, не производя ни малейшего шума.

Император позвонил и потребовал коляску и дежурного флигель‑адъютанта.

Он проехал к «Золотой овце» и навестил раненых офицеров.

Жители Вены, видя его веселым и гордым, в открытом экипаже, говорили: «Ну, значит, еще не так плохо, если император так бодр и весел!»

Когда Франц‑Иосиф выходил из гостиницы, у крыльца собралась густая толпа и приветствовала императора громкими, восторженными «ура!».

Он весело и гордо поглядывал по сторонам и, приветливо кланяясь направо и налево, сел в коляску.

Вдруг громко и явственно раздались вблизи и издали крики: «Eljen! Eljen!»

Император вздрогнул и, озабоченно прислушиваясь, впал в глубокую задумчивость, между тем как экипаж, медленно раздвинув толпу, быстро уносил его к дворцу.

Наполеон III сидел в своем кабинете в Тюильри. Тяжелые, темные занавеси на больших окнах были раздвинуты, и утреннее солнце врывалось яркими лучами. Император был в легком утреннем костюме, волосы и длинные усы были только что причесаны, и стареющее, усталое лицо носило тот отпечаток свежести, который ночной отдых и тщательный туалет придают даже больным чертам.

Возле него на маленьком столике стояли зажженная свеча и простенький прибор из серебра и севра, в котором он только что сам себе приготовил чай. Наполеон курил большую, темно‑коричневую гаванскую сигару, синий дымок которой расходился по кабинету и, смешиваясь с ароматом чая и легким благоуханием eau de lavande[84], распространял легкий и приятный запах по комнате, только что перед приходом императора тщательно проветренной.

Император просматривал письма и телеграммы, и на лице его светилось веселое и довольное выражение.

Перед ним стоял Пьетри.

— Все тому, кто умеет ждать! — сказал император с легкой усмешкой. — Меня хотели втянуть в эту немецкую войну, заставить быстро и неожиданно действовать. А теперь? Я думаю, ничего больше и лучше я никогда не мог бы достичь, если бы даже, против склонности и убеждения, вмешался в естественный ход событий. Австрийский император, — продолжал он, — уступает мне Венецию и просит моего посредничества, чтобы удержать победоносно наступающего врага. Таким образом, Италия в моих руках, и мое обещание — свобода до Адриатики — будет исполнено! Таким образом, я выиграл во влиянии и обаянии, что весит больше власти. Прусский король примет мое посредничество — в принципе, конечно, и прежде всего для перемирия, но из этого последует остальное, и таким образом, я стану вершителем судеб Германии! Мог ли я достичь большего, даже если бы французская армия стояла под ружьем? — спросил он, протяжно затянувшись сигарой, и затем, поглядев на белый пепел на ее оконечности, медленно выпустил синеватый дым отдельными клубами.

— Конечно, нет, — отвечал Пьетри, — и я удивляюсь проницательности Вашего Величества. Признаюсь, меня сильно заботила отстраненность Франции от всякого участия в этих великих событиях. Однако мне хотелось бы представить Вашему Величеству, что, как кажется, положение более выяснилось относительно Италии, чем относительно германских властей, хотя король пока еще обнаруживает некоторое нежелание принять Венецию в подарок. Принятие посредничества в принципе…

— Поведет к дальнейшим переговорам на практике, — прервал император. — Я это знаю: у обеих сторон при этом свои потаенные мысли, но зато, — сказал он, усмехаясь, — и у меня есть свои! Во всяком случае, важно уже то, что мое слово способно заставить пушки замолчать, что тихая и дружеская речь Франции может заставить обоих противников опустить оружие и выслушать мое слово с почтительным вниманием. Это, во всяком случае, ставит меня в положение авторитета в Германии. Таким образом, — продолжал он, — должно быть представлено это дело общественному мнению. Весьма важно, чтобы общественное мнение не было вовлечено в недоразумения, которые могли бы запутать, испортить мою осторожную, тихую игру.

— Это уже сделано, государь, — подхватил Пьетри. — Совершенно в таком смысле «Монитер» изобразил посредничество Вашего Величества, и таким же образом будет обработано это положение и другими, нам преданными газетами.

— Хорошо, хорошо, — кивнул император, — а как относится к этому самодержавное общественное мнение моих добрых парижан?

— Превосходно! — отвечал Пьетри. — Все органы прессы смотрят на роль Франции в этом столкновении как на самую соответствующую национальному достоинству и самую лестную.

Император вновь самодовольно кивнул головой.

— Я не могу, однако, скрыть от Вашего Величества, — сказал Пьетри, — что в журналистике заметна сильная агитация в прусском смысле: прусский консул Бамберг, который, как Вашему Величеству известно, состоит по этой части при посольстве, с некоторых пор очень сильно и искусно поддерживает «Temps», «Siecle» и другие газеты.