Потерянные девушки Рима - Донато Карризи

– Опасно пребывать постоянно на этой линии, некоторые пенитенциарии сделали роковой шаг: тьма поглотила их, и они никогда не вернулись.

– Ты хочешь сказать – то, что случилось с Джеремией, случилось и со мной, прежде чем я потерял память?

– Не с тобой. С Девоком.

Маркус онемел.

– Это Девок принес пистолет в тот гостиничный номер. Ты просто разоружил его, пытался защищаться. Вы боролись, потом были сделаны выстрелы.

– Откуда вы знаете, что случилось? Никого из вас там не было, – возразил Маркус.

– Перед тем как ехать в Прагу, Девок исповедался. Смертный грех 785–34–15: неподчинение приказу папы, измена Церкви. Тогда он признался в том, что орден пенитенциариев продолжает подпольно существовать. Наверное, он уже заподозрил неладное: в архив кто-то проник, четыре девушки похищены и зарезаны, следствие все время направляется по ложному пути. Отец Девок начал приглядываться к своим людям.

– Сколько всего пенитенциариев?

Клементе вздохнул:

– Мы этого не знаем. Но надеемся, что рано или поздно кто-то еще обнаружит себя. Во время исповеди Девок не захотел назвать имена. Сказал только: «Я совершил ошибку и должен ее исправить».

– Зачем он пришел ко мне?

– Предположим, что он хотел всех вас убить. Начиная с тебя.

Маркус представил себе ход событий, но поверить до конца не мог:

– Девок хотел меня убить?

Клементе положил ему руку на плечо:

– Мне очень жаль. Я надеялся, что ты никогда об этом не узнаешь.

Маркус вгляделся в пустые глазницы одного из множества черепов, нагроможденных в крипте. Кем был этот человек? Как его звали, как он выглядел? Любил ли его кто-нибудь? Как он умер и почему? Добрым он был или злым?

Такими вопросами кто-то мог бы задаваться, если бы Девоку удалось его убить. Ведь он, как все пенитенциарии, оставался безликим.

Я не существую.

– Перед смертью Джеремия Смит сказал: «Чем больше зла я совершал, тем успешнее его обнаруживал». И я спрашиваю себя: почему я не помню голоса моей матери, зато прекрасно знаю, как обнаружить зло? Почему забыл обо всем, кроме моего таланта? Являются ли добро и зло врожденными для каждого из нас или зависят от того, как складывается жизнь? – Маркус поднял взгляд на товарища. – Какой я человек: добрый или злой?

– Теперь ты знаешь, что совершил смертный грех, убив Девока, а потом Джеремию. В этом ты должен исповедаться и выслушать приговор Судилища душ. Но я уверен, что ты получишь отпущение, ведь, когда имеешь дело со злом, случается запятнать себя.

– А Лара? Джеремия унес с собой эту тайну. Что станется с бедной девушкой?

– Твоя задача на этом кончается, Маркус.

– Она беременна.

– Мы не в силах спасти ее.

– И у ее ребенка не будет ни единого шанса. Нет, я не могу этого принять.

– Взгляни на это место. – Клементе показал на груды костей. – Оно порождено состраданием. Желанием предоставить христианское погребение человеку без имени, независимо от того, кем он был и что совершил за время своего земного существования. Я пожелал встретиться с тобой здесь, чтобы ты испытал хоть немного сострадания к самому себе. Лара умрет, но не по твоей вине. Так что перестань терзаться. Отпущение, которое дарует тебе Судилище душ, не поможет, если сначала ты сам не отпустишь себе свои грехи.

– Значит, теперь я свободен? Я не так это себе представлял. Думал, сильнее обрадуюсь.

– У меня для тебя еще одно поручение, – улыбнулся Клементе. – Может быть, от этого тебе станет легче. – Клементе вручил ему архивную папку.

Маркус взял ее и прочел на обложке: с. г. 294–21–12.

– Ты не спас Лару. Но, может быть, еще получится спасти эту женщину.

Отделение интенсивной терапии представляло собой некую сюрреалистическую сцену. Полицейские и эксперты-криминалисты, как обычно, занимались съемкой, собирали улики, восстанавливая динамику бойни. Но все это происходило рядом с пациентами в коме, которых не так-то просто было сдвинуть с места. Никто не опасался, что они помешают расследованию, поэтому их оставили как есть. Вследствие чего, хотя это и с трудом поддавалось объяснению, агенты ходили на цыпочках, переговаривались вполголоса, словно боясь кого-нибудь разбудить.

Сидя в коридоре на стуле и наблюдая за коллегами, Сандра качала головой и спрашивала себя, только ли ей это кажется верхом идиотизма. Врачи настаивали на дальнейшем обследовании, но она отказалась, под расписку. Не то чтобы она чувствовала себя хорошо, но хотелось вернуться в Милан, зажить своей жизнью. Попробовать начать все сначала.

Маркус, пришло на память имя пенитенциария со шрамом на виске. Вот бы поговорить с ним еще раз, попытаться понять. Когда Сандра задыхалась, пенитенциарий крепко стиснул ее, вселяя мужество, помогая выстоять.

Джеремию Смита вынесли в черном мешке для трупов. Процессия прошла мимо Сандры, и она обнаружила, что ничего не чувствует по отношению к этому человеку. Ночью она на себе испытала, что такое смерть. Этого оказалось достаточно, чтобы избавиться от ненависти, обиды, желания отомстить. Потому что в те минуты она ощутила, как близко Давид.

Моника вытащила ее с того света своим умением и отвагой. Потом вызвала полицию, взяв на себя роль Маркуса и его вину: она призналась, что выстрелила в Джеремию. Додумалась стереть отпечатки пальцев с пистолета и оставить свои. Не месть, а законная самозащита. По всей видимости, ей поверят.

Сандра увидела, как она идет по коридору, выдержав очередной допрос. Моника не казалась изнуренной, наоборот, весело подмигнула Сандре:

– Ну, как ты?

– Хорошо, – ответила Сандра, прочищая горло. Голос еще звучал хрипло из-за трубки, которую вставляли ей в горло, и болели все мышцы. Но по крайней мере прошло ужасное ощущение паралича. Анестезиолог помог ей постепенно избавиться от воздействия сукцинилхолина. Она словно воскресла. – Если не ошибаюсь, твой отец говорил, что оплеухи тоже помогают расти.

Обе рассмеялись. После своего обычного вечернего визита Моника вернулась в отделение интенсивной терапии чисто случайно. Сандра не спрашивала почему, но Моника сама призналась, что не знает, какая сила ее подтолкнула.

– Может быть, наш вечерний разговор… трудно сказать.

Сандра не знала, благодарить ли за счастливое совпадение ее, или же судьбу, или кого-то еще, кто, взирая сверху, время от времени вмешивается и наводит порядок. Бог ли это или ее муж, для Сандры не было разницы.

Моника склонилась к Сандре, обняла ее. Слов не требовалось. Несколько мгновений длилось это объятие, потом Моника распрощалась, поцеловав Сандру в щеку.

Та отвлеклась, провожая ее взглядом, и не заметила, как подошел комиссар Камуссо.