Гипноз. Скрытые глубины. История открытия и применения - Робин Уотерфилд

Позже Барбер пришел к убеждению, что так называемый гипноз не только результат мотивации к решению задач, но и акт воображения. Это называли «когнитивно-бихевиористским» подходом, и его главными сторонниками стали кроме Барбера психологи Николас Спанос (Nicolas Spanos) и Джон Чавес (John Chaves). Они утверждают, что гипноз напоминает чтение книги или просмотр фильма: «У объекта под гипнозом… существуют интенсивные и живые переживания, вызванные словами или процессом коммуникации, на которые он реагирует». В другом месте Спанос заявляет, что так называемый гипноз — это просто «фантазия, ориентированная на цель»: объект воображает ситуацию, которая, если действительно возникает, приносит те же самые результаты, какие подразумеваются во внушении. Таким образом, как и с ранними взглядами Барбера, гипноз сводится к поведению, а не к состоянию.

Если исключить упор на воображение, то взгляды, представленные в книге Барбера в соавторстве со Спаносом и Шейвсом, мало похожи на раннего Барбера. Предполагаемое погружение в гипноз производит у испытуемого только позитивные установки, мотивации и ожидания. Поэтому объекты демонстрируют высокий уровень готовности реагировать на внушения (вы не можете поднять свою правую руку) и «гипнотическое» поведение (расслабление, закрытые глаза, дремоту), а также сообщают, что они загипнотизированы. Сенситивные и физиологические эффекты, возрастная регрессия, трансовая логика и зрительные галлюцинации не самым лучшим образом объясняются ссылкой на «гипнотический транс», потому что незагипнотизированные контрольные объекты также способны демонстрировать перечисленные феномены. Гипнотическая хирургия вполне объяснима, потому что большая часть тела в действительности скорее нечувствительна к скальпелю хирурга. Так что боль снижается, когда у пациента низкий уровень беспокойства и страха наряду с позитивными ожиданиями. Некоторые случаи предполагаемой гипнотической анальгезии могли бы в действительности оказаться «постгипнотической» амнезией — пациент просто забывает, что перенес боль. Сценический гипнотизм работает отчасти благодаря обману, а отчасти потому, что сама атмосфера способствует внушаемости и послушанию.

Когда когнитивные бихевиористы делают акцент на воображении, их аргументы, заметим, становятся обоюдоострым мечом, заточенным так же хорошо против них самих, как и за них. Они утверждают, что вовлечение воображения в выполнение задачи создает или помогает создать у объекта данные феномены. Сторонники существования гипнотического состояния оборачивают это в свою пользу. Они согласны, что воображение — важный фактор, но такой, который позволяет человеку достичь трансового состояния, в каком и создаются эти феномены.

Я не собираюсь входить во все экспериментальные подтверждения, которые поддерживают теории отсутствия состояния или склонны к опровержению ее, так как для непредвзятого читателя очевидно, что эксперименты могут доказывать и опровергать что угодно, в зависимости от того, какого рода вещи вы хотите подтвердить. Читая отчеты этих зачастую очень изобретательных экспериментов, которые психологи ставят для проверки того или иного феномена гипнотизма, ясно видишь, что результаты порой двусмысленны и что собственная философская предвзятость экспериментаторов неизменно указывает, как их надо интерпретировать. Например, психолог Сеймур Фишер показал в классическом эксперименте, что объекты лишь тогда отвечают на постгипнотическое внушение, когда думают, что эксперимент все еще продолжается. Если же они думают, что эксперимент закончился, то они перестают быть начеку и отвечать на пусковое слово «психология» (которое было постгипнотическим внушением). Этот эксперимент был питательной средой для приверженцев теории отсутствия состояния гипноза, поскольку он бросал тень на истинность гипнотических феноменов. Однако в действительности отнюдь не исключено, что при том способе, каким был поставлен эксперимент, Фишер неявно просил своих объектов отвечать на внушение только до тех пор, пока идет эксперимент, и в этом случае нет ничего удивительного в полученных результатах. Это тонкий момент. Однако он показывает, что экспериментальные данные не так тверды и прочны, как порой кажутся.

В мотивационных экспериментах объекты, перед которыми ставилась задача, находились под сильным давлением и должны были отвечать так, чтобы удовлетворить экспериментаторов, независимо от того, что они чувствуют в действительности, тогда как объекты гипнотических экспериментов редко находятся под таким давлением. Когда же настаивали на честном отчете, результаты бывали далеко не такими очевидными и мало поддерживающими мотивационную теорию, тогда как при соответствующем требовании честности к опыту с гипнотическим объектом почти никогда не встречалось разницы в отчете. Мотивационные инструкции могут изменить отчет о выполнении задачи, но не сами переживания. Возвращаясь на миг к жизненному вопросу о преодолении боли и тем подопытным, которые сообщали в экспериментах Барбера, что не чувствуют ее, — «здравый смысл подсказывает, что объекты в действительности переживали боль, но не осмеливались предположить, что это так. Отрицательный ответ… должно быть, объясняется обещанием Барбера, что они не будут чувствовать боль, если постараются, а если будут, то провалят эксперимент, выставив своего профессора в глупом виде! Многие из нас также станут говорить устраивающую всех ложь, находясь под достаточным моральным давлением».

Для легкого транса, как мне кажется, социально-психологическая модель — будто так называемый гипноз есть «стратегия социального поведения» — может оказаться и правильной, тогда как в случае глубокого транса правы, пожалуй, приверженцы теории состояния. Это объясняет, почему когнитивные бихевиористы получают свои результаты, а другие исследователи — результаты, которые склоняются в противоположную сторону. Например, Барбер и его коллеги часто обнаруживали в своих экспериментах, что незагипнотизированные проявляли те же самые феномены, как и предполагаемые загипнотизированные объекты; другие же находили, что у загипнотизированных могут возникать, к примеру, гораздо более значительные перепады температуры кожи, чем у незагипнотизированных. Наверное, как это установлено в викторианскую эпоху, чем глубже глубина транса, тем ярче получаемые феномены. Эриксон однажды определил глубокий транс как «уровень гипноза, который позволяет функционировать объекту адекватно и непосредственно на бессознательном уровне восприятия без помех со стороны сознательного мышления». Социально-психологическая модель позволяет работать лишь с разными уровнями мышления и отрицает какое бы то ни было функционирование загипнотизированного на бессознательном уровне.

Другая выдающаяся скептическая и бихевиористская позиция принадлежит Теодору Сарбин (Theodore Sarbin) и Вильяму Куэ (William Сое). Они утверждают, что гипноз — это всего лишь разыгрывание роли (или уступчивость, как определяет английский психолог Грэхем Уэгстаф (Graham Wagstaff). Объект хочет понравиться оператору и играет ожидаемую от него роль; он может также подвергнуться некоторого рода давлению и уступить. Ну, в этом есть элемент правды. Любой человек, который бывал загипнотизирован, знает, что существует момент (по крайней мере, в легком трансе), когда он сам решает следовать внушениям гипнотизера и, можно сказать, соглашается играть роль; этот эффект признавали уже в девятнадцатом веке. Однако нет причин отрицать, что существует такое особое состояние, как гипнотический транс. Можно даже сказать, что определение гипнотического состояния как раз включает такую ментальную двусмысленность — параллельное сознание: «Должен я на это идти или нет?» В любом случае, я хотел бы вернуться назад, к хирургическим операциям Эсдейла. Говоря как мужчина, я не вижу никакой возможности играть роль, когда кто-то другой трогает мои тестикулы скальпелем. Мне бы хотелось оказаться в достаточно глубоком трансе чтобы подвергнуться анальгезии в соответствующей области.