Первопроходцы - Олег Слободчиков

Приказный Василий Власьев в отсутствие Стадухина дал им отпускную грамоту и Семена Иванова Мотору, который был в должниках у Анисима Костромина. Те торговые люди с казаком и двумя десятками покрученников попытались пройти на Анадырь, но путь оказался дольше и трудней, чем думали. Съев припас, который несли на себе, они оголодали и вернулись. Стадухин был взбешен. Колымский приказный сын боярский Василий Власьев бесчинствовал, нарушая права, которыми наделил их якутский воевода. На Погычу и на все неведомые земли за Колымой мог отпускать людей только он, Михайла Стадухин, только он ведал сбором и добычей рыбьего зуба. Такое право ясно и понятно давала ему одному наказная память якутского воеводы.

Слухами от Федьки были смущены многие из отряда и потребовали от раненого Казанца писать царю жалобную челобитную. Громче всех, как водится, кричал и возмущался Юша Селиверстов. Под диктовку атамана Иван Казанец без подробностей написал про морской поход, что Селиверстов все знает про моржей, рыбий зуб и путь, а морское дело ему в обычай. Докладывая царю и воеводе, что в том походе участвовали беглые янские и якутские казаки и подали ему челобитные с просьбой служить на новой реке, Стадухин просил поставить их в прежние оклады, обвинял Втора Гаврилова, Василия Власьева, Семейку Мотору, торгового человека Анисима Костромина во всех предыдущих ведомых ему и предположительных грехах. Его спутники слушали написанное по-разному: одни с поддержкой, другие с унынием.

– В другой раз я с тобой не пойду! – объявил Иван Баранов, угрюмо помалкивавший при дележе кости.

Анисим Мартемьянов свой пай и взятый костью долг продал Михею Баеву, а тот передал Селиверстову, доверив продать в Якутском остроге по тамошней цене и привезти для него на Колыму ржи с ходовым товаром. Баев обещал дать подъем для зимнего похода на Погычу-Анадырь, или летнего на Чендон и Нанандару морем, как решит ватага. Двое промышленных, отчаявшись разбогатеть на вольных государевых окраинах, решили вернуться на Лену. Они остались в зимовье при Селиверстове ждать попутного судна, караулить кость с рухлядью.

Протока уже несла с верховий лепехи льдин и сало. Михей Стадухин, просмолив подсохший коткинский коч, во главе ватаги двинулся к Нижнеколымскому острогу, надеясь застать там Василия Власьева. Бес распалял его против зловредного сына боярского и подстрекал к мщению. Он был зол и на сослуживца Семейку Мотору, на товарищей, переметнувшихся к колымскому приказному, жаждал скандала, был готов к нему, но в остроге от колымской власти оказались только Семейка Мотора и Кирилл Коткин. Увидев Стадухина с ватажкой, целовальник не дал ему рта раскрыть: замахал руками и запричитал, что не желает лезть в дела служилых. Если казаки чем-то недовольны, пусть идут в Верхний острог к Василию Власьеву. Брат целовальника, Матвей Коткин, тоже был в остроге. С ватагой покрученников он собирался подниматься в верховья реки на стареньком стадухинском коче и был до слез рад, что может получить обратно свое крепкое, просторное судно в целости со всеми прежними снастями.

Михей Стадухин с товарищами, даже не облаяв целовальника, бросился искать Семейку Мотору. Тот заперся в чулане и через дверь оправдывался, что не мог ослушаться колымского приказного и слезных просьб промышленных людей, у которых в больших долгах. Торговый Анисим Костромин из-за спин покрученников бранил Михея, нес нелепицу и сыпал угрозами, на которые казак отвечать пренебрег. Получилось, что возвращению Стадухина был рад один только Матвей Коткин. Он и отвлек его от гнева, расхваливая возвращенный коч. Казак не сразу понял, о чем лопочет торговый человек, но кипевшая ярость стала утихать и начала тяготить многодневная усталость. Михей сел, тихим голосом велел собрать бывших в остроге людей. Это дело оказалось непростым и нескорым. Его товарищи и спутники по-хозяйски топили баню, устраивались на ночлег. Опасливо озираясь, из чулана вылез Мотора. Беглые казаки, вернувшиеся из морского похода, мирно беседовали и обменивались новостями с бывшими подельниками, переметнувшимися к Власьеву. Драк между ними не намечалось. Торговые люди Анисим Мартемьянов, Михайла Баев, Матвей Коткин, Матвей Кашкин, Михаил Захаров и Анисим Костромин бойко зазывали вольных людей к себе в покруту на зимние промыслы. Богатым из морского похода не вернулся никто, всем надо было как-то выживать. Михей с удивлением наблюдал острожную суету, не совсем понимая, что происходит. Оставленный товарищами, словно оглохший, тупо оглядывался, но теперь он был не один: за его спиной, как тень, маячил брат Тарх. Часть ходивших с ними людей рядилась в покруту к Матвею Коткину. Иван Баранов открестился от промыслов и к радости целовальника заявил, что останется служить при остроге без жалованья.

– Хоть голодать не буду! – бросил укоризненный взгляд на Михея.

– Вольному – воля! – пожал плечами Стадухин. – Хотя… Удивляюсь тебе.

– Я тебе тоже! – с непонятной неприязнью огрызнулся казак.

Никита Семенов, когда-то злобившийся на Солдата и Кокоулина-Заразу, мирно разговаривал с ними. Все бывшие в летних неудачных походах со Стадухиным и Моторой расспрашивали друг друга о пережитых трудностях. Михей был уверен, что зимой невозможно перевались через синевшие на востоке горы: он это уже испробовал. По здравому разумению, надо было зимовать на Колыме: если сухой путь и откроется, то с мартовским настом, а морем – не раньше июльских разводий. Ждать тех времен при остроге могли только служилые и некоторые из торговых людей. Наконец почти все люди, бывшие неподалеку от Нижнего, собрались. Михей Стадухин обратился к ним с государевым словом, предлагая не ссориться, а идти на Погычу-Анадырь вместе под его началом, поскольку у него одного воеводская наказная память и только он вправе быть приказным на Погыче-Анадыре. Государево слово было доброжелательно выслушано промышленными и беглыми казаками. Торговые люди Михаил Захаров и Матвей Кашкин зароптали, поскольку у них в должниках были многие из собравшихся.

– Не верю! Никому не верю! – непотребно ругался Анисим Костромин, не желая вдумываться в сказанное и читанное.

За Мотору яро вступился беглый казак Никита Семенов, который никак не походил на глупого и крикливого.

– В твоей наказной сказано идти до новой Погычи морем от устья Колымы для государева ясачного и поминочного сбора, для прииску и приводу под царскую высокую руку погыцких неясачных тамошних землиц иноземцев… В Семейкиной наказной колымский приказный велит ему идти посуху на реку Анадырь, путем, указанным ходынцем Ангаром…

– Покажи наказную! – потребовал Стадухин, глядя на Никиту с нетерпеливой досадой. – Разве неясно сказано, что все реки за Колымой – мои, что сбором рыбьего зуба могу ведать только я?

– Тебе покажи! – смелей заверещал Мотора, получив поддержку от некоторых казаков и торговых людей. – При всех изорвешь и отопрешься!

Промышленные и беглые настороженно водили носами от одного говорившего до другого, чесали затылки и бороды, стараясь понять, кто прав.

– Покажи! – стали требовать. – Пусть выборные прочитают.

Мотора молчал, Никита размахивал его отпускной грамотой, нес нелепицу, но читать не давал. Промышленные и беглые казаки выбрали от себя Казанца и Костромина. Первым читал торговый человек. Споткнувшись на одном месте, помычал и бойко залопотал дальше. Казанец это про себя отметил, читал то же самое внятно и неторопливо. Наконец, смущенно улыбнувшись, громко и ясно произнес то, что проглотил Костромин: «Отправляется посуху на ту же реку, что и Стадухин». Толпа возмущенно зарокотала, неприязненно поглядывая на Мотору и Костромина, вступивших в сговор.