«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1965-1974 - Борис Васильевич Зубков

Борисович попросил Юсгора пораньше прислать нам газеты. Я, грешный, в это же время завел разговор об утреннем питье тропиков — кокосовом молоке. Юсгор, разумеется, пообещал и то и другое.

Настроение у меня в первое паутоанское утро было задорное, и я, как бы играя в чет-нечет, загадал, что принесут нам раньше — орехи или газеты? Если орехи, то найду решение мучавшего меня вопроса, если газеты… Впрочем, как-то не хотелось думать ни о чем тревожащем в то чистое утро. Уж очень хорошо было. Легкий ветерок, еще освежающий, бодрящий, приносил на веранду аромат крупных, белоснежных, как лилии, цветов древовидных дотур и нежный запах красного жасмина. Перед нами простиралась огромная территория университета. Проглядывалась она хорошо: голые, слегка изогнутые стволы пальм позволяли рассмотреть белые двухэтажные корпуса факультетов, лабораторные здания и даже кусочек океана, заманчиво синевшего вдали.

Ару появился на веранде, как бы возникнув из ничего. Ни я, ни Мурзаров так и не поняли, откуда взялся здесь этот приветливый, прекрасно сложенный молодой человек, но как-то сразу догадались, что это и есть Ару, сотрудник Юсгора, о котором он нам рассказывал не меньше, чем о Худжубе.

Ару принес и газеты, и орехи.

С юношеского возраста, прочтя книжку Геккеля, превосходно описывавшего тропики, я мечтал о том, чтобы начинать свой день в тропиках, выпивая содержимое кокосового ореха.

Ару изъяснялся по-английски очень бойко и очень неправильно. Был он человеком общительным, остроумным и быстро завоевал симпатии — мою и даже Мурзарова, понимающе и по-доброму отнесясь к нашим маленьким прихотям. Ханану Борисовичу он остроумно охарактеризовал местные газеты разных направлений, а угощая меня, священнодействовал столь уморительно, то вытягивая трубочкой губы, то забавно причмокивая, что я понял: Ару предвкушает мое разочарование. После этого я пил бы сок из ореха, если бы он даже оказался каким-нибудь едко-химическим. Но было хуже. Из разрубленного ореха вытекла мутноватая древесная бурда, отдававшая мылом, имеющая кисловатый вяжущий вкус подозрительного кваса. Больше я никогда не повторял попытку по утрам подбадривать себя доброй порцией кокосового молока. Что касается Мурзарова, то он за время пребывания на Паутоо, кажется, ни разу не пропустил случая выпить натощак орех.

Превосходное настроение вскоре было испорчено. Не орехом, разумеется.

Пришел Юсгор, приветствовал он нас, как всегда, радостно, славная его улыбка освещала лицо, когда он самым радушным образом приглашал нас к себе.

— Севена ждет вас, друзья, сегодня, часов в восемь. Она у меня очень хорошая жена — уже научилась работать в лаборатории и еще не забыла, как готовить атмау. О, это будет настоящий паутоанский ужин. Мы славно посидим вечерок в нашей хижине. Не бойтесь, она не такая, как была у моей доброй старой Менамы в жалкой рыбацкой деревушке.

— А вы думаете, Юсгор, мы бы не решились навестить вас в бамбуковой избушке?

Юсгор рассмеялся. Он верил в нашу готовность побывать у него, в какой бы хижине он ни жил, но и великолепно понимал, что мы предпочитаем помещение с кондиционированным воздухом. Веселье Юсгора в это утро мне как-то не нравилось. Я уже хорошо знал и любил его и не мог не почувствовать, что он чем-то серьезно огорчен или встревожен.

— Что-нибудь случилось, Юсгор?

— Да. Пойдемте посидим. Надо поговорить.

Мы оставили веранду вовремя: начинался очередной (здесь они действуют довольно точно по «расписанию») тропический ливень. В комнате было куда уютнее.

— Вчера я не успел рассказать вам о своем посещении столицы метрополии Западного Паутоо, — начал Юсгор. — Знаете, все начинает выглядеть, как это?.. Забавно. Мы становимся заметными людьми. Если так пойдет дальше, то о нас будут знать больше, чем бы этого хотелось. Я убедился, что о моем приезде в метрополию знали, следили за мной, так как в первый же день по приезде я получил приглашение. К кому бы вы думали?

— К самому президенту?

— Хуже.

— К звезде экрана Лилиан Бартней?

— О!

— Да бросьте, Юсгор, не томите!

— К Отэну Карту.

Я свистнул. Мурзаров вынул блокнот и надел роговые очки.

— Да, к самому Отэну Карту.

Юсгор довольно подробно рассказал нам о том, как его принял один из богатейших людей Европы, живо обрисовал обстановку, в которой встретил его этот тучный, очень подвижный и энергичный пожилой человек, обладающий способностями не только сколачивать деньги, но и вникать в самые различные области, казалось бы чуждые его кругу интересов. Отэн Карт потратил на Юсгора почти полтора часа. Одно это уже говорило о том, что каучуковый магнат затеял крупную игру, а его заинтересованность в силициевой проблеме значительна. Он самым лестным образом отозвался о работе Юсгора в Паутоанском университете, выказал удивительную осведомленность о делах Юсгора и не без бахвальства рассказал о возможностях возглавляемого им концерна.

— Я хорошо познакомился с его институтом, — продолжал Юсгор. — Это просто здорово, друзья. Там, видимо, работают весьма толковые люди. Лаборатории великолепны, оборудование первоклассное, впрочем, я и не ожидал иного, коль скоро Отэн Карт конкурирует на мировом рынке с концерном «Ченснепп-каучук». Меня поразило другое. Как бы это сказать… Размах цинизма. Вы знаете. Карт по-своему привлекателен. Чему вы удивляетесь? Я думаю, каждому из вас интересно было бы повидать саблезубого тигра, предположим. Я побывал в очень совершенном и фешенебельном логове. Было и интересно, и жутковато. Со мной он был отменно предупредителен, если хотите, даже ласков, но… Не помню, какие животные бывают ласковы со своей жертвой, прежде чем ее съесть…

— Человек, кошка, да вот, пожалуй, и все, — спокойно констатировал Мурзаров. Юсгор посмотрел на него недоуменно, видимо с трудом отрываясь от своих воспоминаний, а потом рассмеялся.

— Не знаю, представлял ли он меня мышонком, но всячески старался выказать свое расположение. Начал Отэн Карт с рассказа об абстрактной скульптуре, которая стоит у него в кабинете. Карт рассказал, с каким трудом ему удалось приобрести «шедевр», и не лишил себя удовольствия упомянуть мимоходом о стоимости. Цена какая-то почти нереальная. Говорил он обо всем этом с легкостью, изяществом и верой в свою неотразимость. Нет, он не забавлялся. Он просто был уверен, что я никуда не денусь, обольщенный его головокружительными обещаниями. С таким же увлечением, как о скульптуре, он начал рассказывать о вещах, поразивших меня куда больше. Его откровенность была строго продумана: она была одним из средств воздействия. От скульптуры он перешел к сейфу и вынул оттуда… Как выдумаете, что?

— Живого динозавра, — спокойно ответил Мурзаров.

— Нет, Ханан Борисович, вы ошибаетесь. Кусок силицированной ткани, который вы нашли при раскопках в Урашту.

Мурзаров сперва записал что-то в блокноте, а уже потом, сняв очки, недоуменно уставился на