Марсиане - Ким Стэнли Робинсон
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Перейти на страницу:
1. Что у меня в кармане
Вспоминаю, как в бостонский год мой
На закате, один, я вдоль Чарльза гулял:
Город снежной укрыт пеленою,
Копья деревьев чернеют в ряд,
Лед на реке серебром блестит.
Лезу в карман замерзшей рукою —
Под пальцами книга, что потерял,
Любая, забытая, хоть о чем —
Нежданный подарок в моих глазах.
2. Финал Девятой симфонии Бетховена
Миг смены партий в хоре уловив,
Слушаю пенье – оркестр вторит эхом
Его голосам, добавляя свои
В фугу, словно бы море плещет.
Сплетенье мелодий в один момент
Не разорвать, то – раскаты грома.
Я знаю, создал Бетховен
Дивную оду совсем глухим.
Там, где только знаки чернели
На листе, он видел слияние
Голосов, поющих в его голове.
Рожден быть писателем.
3. Читая журнал Эмерсона
«Тоска стекает с нас,
Как с селезня – вода».
Ах, Уолдо, Уолдо,
Была бы то правда,
Но, напротив,
Тоска вопьется в нас —
Так тушь чернит листы.
4. Прохожий
На пути в Сатьяграху
Я видел парящего сокола,
И каждый взмах, каждый крен его крыл был
Песней в солнечном воздухе.
5. Сны реальны
Меркнет день – лишь книгу открой,
Нас с тобой уже не догнать,
В океан на лодке уйдем.
Пляшут волны, рождаясь, где?
Утопая в море чернил,
Шеклтон пред волной застыл —
За тучу принял ее.
Лодка – под воду, всплыли с ней
В новом мире и провели
В Южной Джорджии ночь.
В пещере Шеклтон вскочил,
Вопя, и голову разбил,
На камень налетев во тьме,
Чуть не убился в полусне,
Грезя о той волне.
6. Видел во время пробежки
Четыре птицы: в небе – драка.
Пустельга
И сорока,
Ворон,
Сокол,
Кружат над головою
В краткой, злой перебранке.
Пересекая Матер Пасс
Когда жизнь трещала по швам,
Я отправился к Матер Пасс,
С каждым шагом в небе сгущалась мгла,
Пока мир не посерел.
С запада на восток катил
По небу бочкой пустой гром,
Лишь пересек я Верхний Бассейн,
Сразу же снег пошел.
Белые хлопья вокруг меня,
Камни скользят под ногой,
В парке, в штанах – сух и согрет,
Я прежнюю жизнь отверг:
Прошлого нет. Самый след
В ветре, в шуге растай!
Я не вернусь! Никогда!
Прочь уводил каждый шаг вверх.
Горбат и выщерблен, утес
Вставал в тумане, и хребтом
Тропа вилась незримо. Нет
Теперь возврата – до небес
Джон Мьюри прорубил ее
С командой – смерть им принесла
Дорога в горы: имена
Прочел, меж них – мое.
После был перевал,
Где вскипала метель
По сторонам, в скалах я
Вздумал поесть, но продрог
И налегке миновал
Белую свастику – северный склон,
Чтоб разглядеть Палисад Лейкс,
У самых ног: кружевом пал
Иней на золото камней,
Под солнцем новый день сиял,
Рождался мир, отныне – мой!
К костру туристов я подсел.
– Ты в бурю Матер пересек?
– Да, я былое бросил там,
И больше страха нет во мне.
Ночь в горах
Теперь могу ответить сам себе,
Как странник – люду, что хотел узнать,
Где тот бродил: есть горная гряда —
Увидишь раз и влюбишься навек.
– Томас Хорнсби Феррил
1. Лагерь
Водопад со скалы —
Песня. Свечка и ночь.
Полжизни – года
Прошли будто миг.
Перевал, горный пик
Также манят в поход.
Мох, луга и ручьи
Простерлись у ног.
Далека, как беды мои,
Над палаткою россыпь звезд.
2. Почва
Миг – отблеск свеч,
Месяц – хвоя,
Годы – ветвь,
Песок – век,
Галька – тысяча лет,
Кремень – эоны.
Спички мои сломаны.
3. Написано звездным светом
Не вижу слов.
Водопад как струна
В ветре звенит, рушится с круч.
Сумрачный лес освещает луна,
Чистый белеет лист.
Я пишу, различая лишь,
Как чистый белеет лист, —
Вот она, жизнь моя:
Лагерь у скал, можжевельник, тьма.
Сердцу легко. Ветер устал,
Смолк к пятничным снам.
Большая Медведица льнет к хребту,
Друзья давно в палатки ушли,
На белом камне один в свете звезд,
Над головою кружат миры,
Прочь уплываю, ритм уловив.
Сколько зажглось – не сосчитать,
Этих неверных, маленьких искр,
Прежде чем мрак, отступив,
Млечный Путь взору явил.
Цвели б небеса белым огнем,
Но облако сажи гасит волну,
Так же и мы небо коптим —
Прах, на ветру пыль.
Звездный свет обнажает суть.
Камни спят. Деревья живут.
Водопад шумит,
Прочий мир
Тих, как сердце мое.
Незримые совы
Помню, в горах ночевали мы:
Тот уголок приметив давно —
Крупный песок, валуны и кусты
Возле вершины, – решил отыскать я,
И ничего не боялась ты.
Лишь под вечер отправились в путь.
Воду несли в рюкзаках.
Выше – Хрустальной Цепью во мрак,
Выше – щебенкой, усеянной травами,
Пока вновь не увидели свет.
Лагерь поставили, где желал, —
Меж можжевельников старых, а там
День в колодец ущелья упал,
Небосвод потускнел.
Ужин готовили, к камню прижавшись.
В пронзительно-синий миг – не солгу:
Цвет этот глубже других цветов —
Мы вздрогнули – в ветре мелькнула тень,
И снова в дрожь – сорвалась с небес
Лавина тьмы: они настигли нас,
А их не видно – не взошла луна,
Пронзают воздух в тишине ночной.
Нетопыри? Нет. Больше. Стаю скоп
Услышал бы. Мы, жертвы пары сов,
Пригнулись – нападенья избежать.
Безмолвная атака – чувств разлад:
В строенье крыл секрет – нем их полет,
Внизу трещат дрова, а надо мной
Кружится тьма, как черный стробоскоп,
Его лучи над головой скользят.
Одна внезапно задела меня,
Я поднял горелку, и «Василек»
В небе расцвел, разгоняя тьму,
Синей звездой, вспышкой огня,
И та унеслась на черных крылах.
Мы хохотали, немного нервно —
Нас приняли, видимо, за еду.
Стал Млечный Путь паутиной белой,
Где светлячки горят,
И синий блик, чуть сомкнешь глаза,
В палатке синей уснуть мешал.
Вышла луна из-за синих туч —
Их синева во мне,
В тебе – всегда и везде,
Взгляд мглы и небес,
Где бы мы ни были.
Сколько бы ни прошло лет,
Засыпая, я вижу, как совы кружат,
Мы лежим вместе, там, на камнях,
Или парим в немой синеве.
Тензин
Тензин – не дока в английском.
Редкий сон, жидкий суп —
Вот что важно в его краю.
От чайной к чайной вел нас
Землей, что иссекли
Горные реки – как много их тут!
Он заботился о еде,
Постели стелил,
Указывал путь.
Вверх по ущелью Дудх-Коси:
Свежие листья к ногам пристают,
Мокро – над нами тучи висят,
Под вечер рассеялись, и вдруг
Выше гор в поднебесье встал
Новый хребет над головой.
Мы шли к нему.
Намче-Базар влез на скалу,
Тенгбоче, Пангбоче, Периче —
Стены каньона круты – ползем
До Горакшеп, по камню, в снегу.
В «Мертвой вороне» – последний чай,
Там громоздится Кала-Патар —
Тихо сидим, лица подняв
К Эвересту, чтобы взглянуть,
Как блестит в небесах она —
Сагарматха Джомолунгма,
Матерь Мира и богов.
Путь завершен под Южным Седлом:
(– Последний лагерь, – сказал Тензин.)
Мусор, легенды про мертвецов —
Четыре раза он там бывал,
Скарб альпинистов с шерпами нес
Над бездной, где Кхумбу ледник,
Где мир готов рухнуть во тьму,
В любой момент – как и в любом
Месте планеты, куда ни ступлю:
Тогда лишь Тензин ведал о том,
Что жизнь – прогулка по тонкому льду.
Его древний лик – Гималаев гряда.
Правда морщин в рассветных лучах:
– Над Южным Седлом ветры злы.
Ему пятьдесят пятый год.
Утром тем захворала Лиз,
Он свел ее за руку с горных круч,
Поил водой, как ребенка,
Нас в Периче вернул,
Работал в чайной, пока Лиз с гриппом боролась,
С шерпами готовил весь день,
После к древнему храму отвел нас —
Маски демонов на вратах,
Взял с собой в Тенгбоче по дождю,
Чтобы мандалу показать:
Пять мужчин сидели, смеясь,
Тек песок разноцветный в круг
Из чакпу в пальцах их —
Алый, синий, зеленый и желтый.
Шутки звучали, и всем троим,
В грозу у монахов нашедшим приют,
Казалось, открылся в Шамбалу путь.
Тензин возвратил нас домой,
Вниз к Намче, еще ниже к Лукла,
Где ножи взлетных полос
Режут ущелье – границу границ.
В лавке шерп, на закате дня,
Народ к экрану прилип:
(Гудит генератор – Хонда – в углу),
Концерт «Живой помощи» – кадры бегут
Снова по кругу, но, увидав
Буйство Осборна, все замрут,
А Тензин, что привел нас сюда,
Берег и учил в снежных горах,
Отставил тарелку, приблизился к нам,
Рядом присел и, спросив:
– США? – в Оззи ткнул.
– Нет. Это Англия, – говорю.
Саундтрек
По утрам, до работы – эспрессо и Стив Хау,
«Турбулентность», и сна как не бывало!
«Красный Марс» с «Сатьяграхой» Гласса, «Зеленый»
под «Эхнатона»,
«Голубой» под «Screens» и Мисиму.
С Майей – Астор Пьяццолла, «Полночное танго».
С Энн – Гурецкий, Третья симфония, Пол Винтер,
«Sun singer»
И японская песня Сакура.
С Саксом – струнные квартеты Бетховена и сонаты
для фортепиано.
С Надей – Армстронг пятидесятых, Клиффорд
Браун, им вслед…
Чарльз Мингус.
С Мишелем – Кит Джаррет, «Концерт в Кельне».
С Ниргалом – Наджма.
Вечные Ван Моррисон, Пит Таунсенд и «Yes».
Ван, если я счастлив,
Пит, если я злюсь,
Стив, если в ударе,
Астор, если сдаюсь.
Отчет о первом зафиксированном случае ареофагии Для Терри Биссона
В сорок три я почти бросил Марс,
Наброски листая, медлил —
Прелесть романа и дел любых
Возникает не сразу, ждет момента,
Среди занятий придет, а до —
Хаос и мука, но, помня о том,
Я ощущал, что могу связать их,
Сделать одним – завершатся труды
Чудом, исполненьем желаний.
Странных реликвий настало время —
Марса осколков – архонит
Упал в октябре возле Нигерии,
В шестьдесят втором – миллионы лет
Пробыл в космосе, а потом
В ожерелье жены мерцал.
Сломав оправу, я камешек взял,
На крышу влез на закате:
Вороны к гнездам летят с полей,
В сумерках черен прибрежный кряж,
С запада златорунной отарой
Льнут к нему тучи в сини небес.
Ветер в дельте свеж: я замерз —
Мужик в годах, на балке верхом,
Не фальшивку из Джерси разгрызть готов,
Но, истинно, дольку Нового Света —
Странно даже представить это —
С соседней планеты камень.
Объяснить невозможно, но мне,
Мечтавшем о Марсе, на земле
Открылся, полный трепета мир,
Лучше, чем прежде, я видел его:
Вечер вокруг красотою дышал,
Ночь опускалась, как занавес в театре,
Плыла на восток черных птиц череда,
Мой дом – под ногами. В солнца лучах
Утес купался – и я положил
Камень в рот. Увы! Ничего —
Ни тока по венам, ни языков
Новых в копилку – не разжевать мне,
Не раскусить создание Марса.
Вкуса у камня, видимо, нет,
Скрипит на зубах, как песок,
Коль проглочу – окажется смыт,
Но желудочный сок, касаясь,
Сгладит контуры, унесет
Пару атомов – ведь графит
Остается в костях – у него
Семь лет цикл распада, даже год —
Уже хорошо – так я сидел,
Переваривал Марс, солнце в глаза
Било сквозь Бериессы щель.
Дует ветер – как листья осенью,
Жизни кружит, но невозможные
Эйфория и скорбь – одно:
Пыльный вихрь, игра настроения.
Плыть ли ястребом в небесах,
Виться змеем в прахе земном —
Все – гармония и сплетение
Неких тайн. Чтоб закат такой
Увидать, нужно много лет
Тренировки воли и взгляда:
Чудный день, когда мир пришел
В равновесье с моей душой.
Я глотаю Марс – предо мной
Миражи цветут, притворяясь
Калифорнией.
Красный плач
Этого не понять
Никогда, никому, поверь:
Ни через призму минувшей жизни,
Ни заселяя Марс теперь,
Они не узнают, как здесь было,
Прежде, чем мы изменили мир.
Как небо алело в закатный час,
Как просыпались в солнца лучах,
С бодростью в теле – камни у ног
Всегда на две трети легче земных,
Даже в снах, заветом сочли мы
Этот факт, и путь был открыт
В суматохе дел и событий:
Нить Ариадны, скользя змеей,
Иногда исчезала, чтобы вновь
Появиться и вести за собой,
Мостками над бездной лечь.
Как зависели в эти дни
От скафандров, в которых шли, —
Не добыча пыльных ветров,
Но пилигримы, пьяны
От страсти: смотрели вдаль,
Сгорая в марсианском огне.
В венах, в уме он пульсировал —
Мысль рождалась из тьмы:
«Человек подобен планете,
Поверхность ее и душа —
Близнецы – им не жить
Друг без друга», – с нее
Начались перемены.
Правду – прошлого больше нет —
Мы принять не хотели.
Не узнавали знакомых мест,
Видов памятных и каменьев,
Все былое в минуту одну,
Растаяло как туман,
Марс без покровов пред нами лег,
Расчерчен ветрами, наверное.
Мог бы Маленький Принц здесь мечтать:
В маленьком мире думать о том,
Почему зажигают звезду,
На склоне вулкана грезить,
За небесами искать ответ —
Прочь улетели и мы, и, в песке
Красном простершись, поняли вдруг:
Мы чужие на этой земле,
И всегда знали: Марс нам – не дом.
«Мы лишь гости на этой планете», —
Сказал Далай-лама очень давно.
Столетье всего тут живем,
И, может быть, пробил час,
Забыв про эго, служить добру,
Как Будда всем помогать.
Мы знали, с чем встретимся, говорю,
В морщинах Марса любой мог прочесть,
Рельеф нашей жизни – средь впадин и гор,
Оврагов и звезд – и она
Бесплодна, как земли эти:
Красная пыль, скалы, рассвет —
Красный янтарь нового дня —
В нем застынем навеки.
Два года
Мы были братьями тогда – ты и я,
А мама на работе целый день,
Без бабушки, друзей, большой семьи,
Вдвоем ходили – вместе веселей —
В ближайший парк, средь улиц городских:
С Ямайки няньки нам смотрели вслед,
Качая мелких, от жары больны.
Вокруг – детишки, мама вслед за дочкой,
Я – за тобой, дыханье затаив:
Ты на качелях – я сожму ладони,
Волнуюсь – надувным мостом бежишь
И, запрокинув голову, хохочешь.
Застыл у края – спрыгнуть не спешишь,
Взглянул назад – путь без падений пройден.
С едой играешь – смех взлетает звонкий.
Сок яблочный тебе не по нутру
(Хоть это – ложь), нечаянно прольется,
Смеешься – луже рад и воробью.
В развалы книжные – по пыльным полкам
Тома расставим, бомбы ли – не суть:
Швырял их на пол, потешая взрослых,
Я запретил, а ты пустил слезу.
Так прочь отсюда: нас зовет дорога,
Уткнешься в шею мне, в пути уснув.
Идем домой. Лед-молоко кипит —
Привет от мамы – очень хочешь пить,
Лоб трону языком – ты весь горишь,
Тебя качаю, не спуская с рук:
Все высосал – бутылочка скрипит.
Едва задремлешь – книгу я пишу,
На Марсе отдыхаю целый час,
Иль размышляю и в окно гляжу,
В поток машин. Твой плач пробудит нас
От снов пустых – назад вернемся мы.
Движенья звезд, орбиты, зодиак
Рассчитаны, как наш с тобою быт,
Беда и мука: вновь менять пеленки,
И «ложечка за маму», вечный крик,
Дни черные, когда проходит дворник,
Когда из кубиков возводим дом:
Я строю, ты крушишь. Чего же больше?
Все это время говоришь – жуешь
Глоссолалии с именами смесь:
Приказы, утвержденья – г’лять идем!
Игра «Что папе сделать?» – всех смешней.
Еще ты понял принцип аналогий,
Как сходство разных вроде бы вещей:
Синь грузовик, синь неба – ты в восторге,
Лицо сияет, и слова текут,
И описанье речью обернется:
Сильно. Плюю. Небо. Я. Солнце. Грусть.
В той же гостиной сидим с тобою,
Каждый сам по себе – я дивлюсь,
Сколько разлукой долгою стерто.
Были – сиамские близнецы,
Теперь держит дома лишь непогода.
Смотрю волейбол, спортканал подключив,
В колонках – Бетховен, читаю Пост —
Играешь с машинками и бурчишь
Что-то себе под нос,
В собственном мире – пока я гляжу
Все мои «я» сменяет одно,
Радо концу. Спрошу: «Милый мой,
Давид, расскажи, ты помнишь Бетесду?»
Мать, с жаром тем же, спросила б меня про Сион.
Давид удивился: «Нет, папа, я знаю наш дом,
Где что стояло, как выглядел он,
По фотографиям и открыткам – видел мамин
альбом».
В моей памяти вместо Сиона
Калифорния – велик трехлетки,
Что с отцом собирали у елки,
Шоколадный. «Я взял его целым», —
Он сказал. Все минувшее – ложно.
Давид, за тебя болит сердце,
Ты понял: мир – жесток и неверен,
Говоришь, «не помню Бетесды».
Ты познал отчаянье, гнев,
Муки и смерть.
Зальешься ли смехом, как в детстве,
Увидев, что лебедь к причалу плывет?
Ты ликовал, лишь поймает он хлеб.
Был вне себя и больше, чем
Воспоминания и надежды, —
Вмиг такой страх сходит на нет.
Брат мой, мальчик потерянный,
За двоих мне помнить позволь,
Наше счастливое время.
Прощаюсь с Марсом
Я бродил по Сьерра-Неваде —
В Драконьем Бассейне вечер застиг,
Возле деревьев, где ручейки
Падают вниз – расколот гранит,
А по кромке трещины той
Вьется пышный зеленый мох.
На берегу – роща бонсаи,
У водопадов – черный поток
Глянцем блестит, тронут лучом.
Я стоял и смотрел в глубину —
Чаша бассейна или кулак
Серый, лишайником оплетен,
Убран ковром из трав?
Щебень и камнеломки цвет,
Из осоки на самом дне,
Поднимаются иглы скал.
Лагерь разбил у воды – из вещей
Спальный мешок, мат, походная печь,
Полотнище на землю. Ужин кипит
Прямо у ног. Свет становится синим.
Пенье ручья. В небесах
Звезды глаза открыли.
На вершине горной застыл
Розовый блик, а сам пик – индиго,
Но, границу цветов размывая,
Мрак превращает их в тени. Мерцают
Сотни светил в вышине и разлит
Млечный Путь над ложем моим:
Он никогда не устанет
Видеть все те же сны,
Слушать в горах обвалы,
Голос живого камня.
…Подскочив, тянусь за очками,
Вверх смотрю на рой Персеид:
Звезды падают в темноте,
Вниз летят с каждым стуком сердца,
Быстро, медленно, близко, вдали,
Красноватых много и белых.
Распадаются. С треском жар
Рассыпают по сторонам —
Их следы на граните горели,
А мой взор приковал,
Алый пламень, но на местах,
Звезды остались, светом
Полня каменный кубок резной
Бассейна драконов: мы в страхе глядели
Как фейерверк небо рвал,
Пронзая воздух у самых вершин,
Засыпав искрами Фин Дом.
Надо мной метеор пролетел.
Уау, я вскрикнул, но жуткий шум
Ввергнул во тьму, в огненный ад,
Боже, они горят!
Боже мой! Я кричал,
Пока лез из мешка, шарил вокруг,
Искал ботинки, а воздух тлел,
Пах, как листва в ноябрьских кострах.
Из фляжки глотнув, я любовался
Огнями, что гасли и вновь пылали,
Еще раз бога призвав
В свидетели, побежал
К ручью и расстался с мыслью,
Что видел все, звездный дождь увидав.
Ведь бассейн изрыгал огонь,
Пред глазами кружили искры,
Зелень молний гвоздила дно
Каждый миг, пока наконец-то
Не сгустился мрак. Уяснивший,
Теперь не время для спешки,
Зачарован оранжевым метеором,
Камнем, оставшимся на плите,
Дикой звездой, пышущей светом,
Я уселся поодаль.
Дыханье унял, примостившись
В позе лотоса, за агонией,
Угасаньем огня следил,
Жар ловил ладонью открытой —
Уплывающий вверх туман,
Поднимавшийся к небосводу,
От раскаленного добела
Камня, подчеркивал глянец мертвый —
Черным зеркалом стал бассейн,
Отражая ночную тишь.
Запах дыма еще не исчез.
На местах своих все светила,
Звездопад прошел, и журчит,
Устремляясь дальше, поток —
Тоже некий свидетель тайн
Неотмирных. На визитера
Я глядел – он делился теплом
Со мной, истекая мглою:
Оранжевый гас отблеск,
Сменяясь ржавым и черным.
В лагерь, спальный мешок захватить,
Вернулся я, чтоб не простыть,
Как тут уснешь? Томила меня
Бессонница прежде, но оправдал
Ночь эту гость мой. Нездешний цвет
Сажи покрыли хлопья —
Ржавый блик в сиянье луны,
Что висит над пиком кривым,
В бассейн опуская холодный взгляд,
Воду в ручье рябит.
Бледный огонь меркнет впотьмах,
Метеорит сливается с ночью,
Все еще теплый в глубине
Каменной чаши, среди теней
Тусклых гранитных плит.
На рассвете он почернел.
Я его с собой захватил:
Над камином лежит теперь
Напоминает о чуде в горах,
О месте людей и других мирах.
Я не забуду, как в звездном дожде
Он прожег небеса,
Как оранжевый свет дарил,
Маленьким солнцем согревал.
XXVIII. Сиреневый Марс
Он вырывается из беспокойного сна и жаждет кофе. Выходит на кухню к семье, садится за стол. Завтрак – будто сцена картины Мэри Кэссетт, если бы ее писал Боннар или Хогарт.
Перейти на страницу:
Поделиться книгой в соц сетях:
Возможно, вас заинтересует
Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон
- 2021
- Научная фантастика
У кромки океана - Ким Стэнли Робинсон
- 2021
- Научная фантастика
«Команды». Увлекательные истории о клубах и сборных, заставивших говорить о себе весь мир - Егор Андреевич Мичурин
- 2021
- Домашняя
Я, Блинчик и марсиане - Фредерик Браун
- 2021
- Научная фантастика
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!