Русская армия на чужбине. Галлиполийская эпопея. Том 12 - Сергей Владимирович Волков

Константинополя, как международного административного центра, и России, раздираемой тогда Гражданской войной, и натолкнули англичан на мысль поселить первых русских беженцев, еще одесской и новороссийской эвакуации, между прочим, и на острове Лемнос.

В то время на Лемносе было поселено очень незначительное количество беженцев, главным образом раненых, больных, увечных, женщин, детей и гражданских лиц. Об условиях жизни этих беженцев имеются самые неопределенные и разноречивые сведения, да и жизнь этих беженцев вряд ли представляла большое историческое или общественное значение. Несколько позже Лемносу суждено было стать убежищем части Русской армии.

Не все донцы были высажены в Константинополе в ноябре 1920 года. Часть их повезли дальше, на остров Лемнос, где 8—21 декабря было высажено 2945 воинских чинов различных частей Донского корпуса и 655 терцев и астраханцев.

Все донские части или, вернее, разрозненные остатки частей (при выгрузке с пароходов и распределении по лагерям французы не считались с военной организацией, расселяя по лагерям по числу душ, вследствие чего некоторые части разбивались на несколько отдельных отрядов, в зависимости от того, кто и на какой пароход погрузился, что вызвало потом немало затруднений по реорганизации армии) были сведены в два полка, а терцы и астраханцы – в один полк. Кроме того, отдельную единицу представляло атаманское военное училище172, насчитывающее 65 офицеров и классных чинов, 535 юнкеров и 106 казаков.

Части эти были поселены на полуострове Калоераки, рядом с частями Кубанского корпуса. Только 2-й Донской конный артиллерийский дивизион, усиленный специалистами, находился на другой стороне залива, около города Мудроса, имея задачей производство подготовительных работ по устройству лагеря для остальных частей Донского корпуса.

Офицеры и казаки, находившиеся в лагере Калоераки, жили в палатках, которых было выдано такое ограниченное количество, что люди едва-едва помещались в них, а спать приходилось, так тесно прижавшись друг к другу, что, по казачьему выражению, «на другой бок не перевернешься». Так, в маленькой палатке – Марабу – помещалось около 12 человек, а в большой – Маркизе – 40 и более. Почти все, в том числе женщины и дети, спали на голой земле, иногда – на жиденькой подстилке из травы или еще чего-либо, что у кого имелось.

В то время донцы страшно завидовали кубанцам, прибывшим ранее их (Кубанский корпус, общей численностью около 16 000 человек, прибыл на Лемнос в конце ноября), которые имели значительное число кроватей, выданных французами, подстилочные принадлежности и одеяла. В районе Кубанского лагеря находились бараки и другие постоянные постройки, в которых разместились лечебные заведения, штабы дивизий и даже полков, тогда как у донцов не было ни одной такой постройки. Единственная баня всецело находилась в распоряжении кубанцев, которые изредка предоставляли ее в пользование донцам, да и то в самые неудобные часы. Даже водопровод вначале проходил лишь через расположение Кубанского корпуса, причем ближайшие резервуары с водой находились в версте от Донского лагеря, и только через несколько недель, почти перед самым отъездом донцов на другую сторону залива, к ним также была проведена вода.

На Лемносе тогда было еще сравнительно тепло и от холода донцы не страдали, но французский паек, и без того весьма ограниченный, выдавался не полностью, и казаки недоедали. Особенно плохо, неравномерно и в небольшом количестве, выдавался хлеб. Дров французы выдавали так мало, что их не хватало даже на кипячение воды, не говоря уже про варку пищи, а потому казакам приходилось с первых же дней заботиться о добыче топлива. На безлесном острове, со скудною растительностью, доставать горючий материал было делом не легким. Целыми днями надо было ходить казакам в поисках колючки, которой и греки пользовались как топливом, или собирать оставшуюся по жнивьям солому.

Жизнь была тяжелая, но еще тяжелее казалась казакам полная оторванность от всего мира; извне не приходило ни одного известия, ни одна русская газета не доставлялась тогда на Лемнос. На диком унылом острове, с голыми каменистыми горами, окруженные со всех сторон водой, точно в тюрьме чувствовали себя казаки. Как и в тюрьме надзиратели, всюду были расставлены французские часовые, лагерь был оцеплен, и даже по острову, внутри тюрьмы, не разрешалось свободно ходить. О корпусе, о тех, других казаках, что высадились в Константинополе, ничего не знали.

Французы, надо отдать им справедливость, тогда еще сносно относившиеся к русским, предлагали казакам свои газеты, но пользоваться ими, конечно, могли очень и очень немногие. Тогда у бывшего редактора хорошо известной донцам по Таврии газеты «Сполох» Куницына возникла счастливая мысль переводить французские газеты и более интересные сообщения печатать в особых бюллетенях. Начал выходить «Информационный листок Донского лагеря на острове Лемнос». В распоряжении Куницына был один лишь писарь, самое ограниченное количество бумаги, и поэтому листок выходил только в десяти экземплярах, которые и расклеивались по лагерю. Понятно, с каким восторгом встретили казаки этот листок. Целыми днями, с утра до вечера, толпился народ у досок, с наклеенными на них номерами листка, читали и тут же обменивались впечатлениями. Даже кубанцы, в корпусе которых не было ничего подобного, толпами приходили в Донской лагерь читать листок.

17 декабря на броненосце «Прованс» на Лемнос прибыл Главнокомандующий Русской Армией генерал Врангель, которым был произведен смотр находившимся на острове воинским частям и подробно осмотрены лагеря и лазареты. Осмотрев донские части, генерал Врангель обратился к ним со следующей речью: «Орлы донцы, в первый раз вижу я вас на чужой стороне, после того как Богу угодно было послать нам испытание и мы временно оставили родную землю. Хочу сказать вам, как ваш Главнокомандующий, который полгода продолжал дело, начатое генералом Корниловым. Не наша вина, что мы должны были отойти перед красной нечистью. Каждый из нас сделал все, что мог сделать честный солдат, но сила солому ломит, и напрасно ждали мы помощи от тех, за чье общее счастье мы боролись. Мы смело можем смотреть в глаза миру, говоря: мы сделали все, что могли. Дружественная нам Франция хотя и не успела нам помочь в борьбе с красной нечистью, но оказала нам гостеприимство. Что будет дальше, знает один Бог, но я твердо верю, что Россия воскреснет и вновь мы послужим нашей Родине. Я сам ничем не могу помочь вам, я такой же изгнанник, как и вы, и могу только ходатайствовать за вас перед французами, но вы должны дать мне право на это и нести свое знамя так же высоко, как несли его до сих пор. Дайте мне возможность говорить от вашего имени, как от имени честного русского солдата, потерявшего все, кроме