Плачь, Маргарита - Елена Съянова

— Знаешь, Роберт, я иногда, слушая тебя, не знаю, чему верить — ушам или глазам.

— К тому же у него опять эти боли. Ну посуди сама. Он всем будет только мешать.

— Роберт, ты чего-то не договариваешь? Он некоторое время молчал.

— Со мной так бывает. Это нормально для всех, кого долго учили музыке. Я, если хочу, всегда слышу следующий звук, иногда — целую фразу. Ясно слышу, как если бы ее уже сыграли.

— У тебя плохие предчувствия?

— У меня не бывает предчувствий. Я просто слышу, слышу то, что должно прозвучать. Вам нужно быть завтра вместе, Эльза.

— Что ты ее пугаешь! — сердито бросил с порога Рудольф, слышавший последние фразы. Он почувствовал себя лучше и встал позвонить. — Нам пора ехать.

— А если опять прихватит? Подожди хотя бы пару часов. А… ты куда собралась? — вытаращил он глаза на появившуюся в брюках и куртке, перепоясанной ремнем, Маргариту.

— Я с вами.

— Это еще что за фокусы! — закричал на сестру Рудольф. — Как тебе такое в голову пришло!

— Вы можете даже меня побить и связать, — спокойно заявила Маргарита. — Но это не изменит ничего. Я умею печатать и стенографировать, знаю азбуку Морзе и радиодело. У меня диплом медицинской сестры. — Она умоляюще смотрела на Роберта.

— Ты хочешь всем показать, какая ты универсал ка! Нет, как вообще ты могла вообразить… — не унимался Рудольф.

— Но работают же у вас женщины!

— Это не женщины, а товарищи по партии. Женщины дома сидят!

— Нет, ты не из прошлого века, ты из каменного! — огрызнулась сестра. Она снова взглянула на Лея. Его ответный взгляд был мягким и понимающим Маргарита опустила глаза. Он подошел к ней, расстегнул пряжку ремня, снял его, потом расстегнул куртку, снял ее и бросил на кресло.

— Так мне больше нравится. Грета развернулась и молча ушла.

— Ты, как всегда, неотразим, — заметила Магда Геббельс, пришедшая следом за Маргаритой, чтобы помочь остановить девушку. Гесс иронически аплодировал.

— К сожалению, моя неотразимость не распространяется на всех членов этой фамилии, — отвечал Лей.

В гостиную заглянул Геббельс.

— Всем до свидания. Я уехал.

— Подожди, я с тобой. — Роберт довольно грубо, вытянутой рукой в грудь, остановил направившегося за ним Рудольфа. — Руди, сделай это хотя бы для Эльзы.

— Не терпится кровь пустить, доктор? — бросил ему вслед Гесс. — Не надейся, что я стану молчать.

Он все же вернулся. Эльза сидела в спальне, отрешенно глядя на голубую полоску утра между шторами.

— Руди, помнишь, лет десять назад мы смотрели какую-то военную пьесу, и когда на сцене начали стрелять, Адольф вдруг встал и вышел из зала? Потом он объяснил, что больше не хочет выстрелов, даже бутафорских.

Рудольф не помнил, но кивнул. Он знал, что у жены прекрасно развита эмоциональная память.

— Вот потому я и должен быть сейчас с ним, дорогая, — ответил он, целуя ее. — Они наседают на него… Два таких танка, как Геринг и Лей, способны раздавить любую решимость.

— Я понимаю, — кивнула она. — Только будь осторожней. Думай обо мне и маленьком. И пожалуйста, присмотри за Робертом. Как бы ты ни был на него зол, Грета его любит.

— Фамильная слабость Гессов, — буркнул Рудольф. — Я в обед заеду. Не скучай.

Скучать в тот день не довелось никому. Перепуганные берлинцы наблюдали из окон за ревущими на улицах грузовиками, из которых, как горох, рассыпались по дворам и подъездам возбужденные штурмовики. Всюду картина была одна и та же, и невозможно было понять, против кого занимает позиции эта армия в белом и коричневом, поскольку врага нигде не было видно. Гиммлер сообщил, что в Берлин убедить Штеннеса воздержаться от кровопролития прилетел Отто Штрассер, главный социалист, идеями которого питалось восстание. С другой стороны Геббельс и Гесс изо всех сил сдерживали Гитлера. Все это не могло продолжаться до бесконечности. Внутреннее решение Гитлер принял еще ночью — сейчас главное было найти повод.

Когда Гесс в очередной раз собрался отправиться к Штеннесу и Штрассеру на переговоры, фюрер не стал его удерживать. Едва Рудольф уехал, он дал тайное поручение Борману ехать следом, где-то на повороте с Фридрихштрассе обогнать машину Гесса и сказать ему, что он, Гитлер, срочно требует его к себе, поскольку обстановка внезапно переменилась. Затем Борману предстояло отправиться в штаб СА — за тем же самым: передать Гессу, что фюрер просит его вернуться из-за некоторых обстоятельств, после чего разыграть сцену удивления по причине отсутствия здесь Гесса и, наконец, из штаба СА сделать звонок в «Кайзергоф». Дальше — удивление, недоверие, возмущение, гнев фюрера и его обвинения в адрес Штеннеса и Штрассера должны были быть прерваны сообщением одного из людей Гиммлера о том, что с поста мятежников в машину Гесса стреляли и он тяжело ранен.

Гитлер и Борман все разыграли как по нотам. Ровно в три часа дня, когда Рудольф еще только подъезжал к «Кайзергофу», Гитлер уже орал по телефону, обвиняя Штеннеса в подлом покушении на жизнь своего секретаря.

— Теперь у меня развязаны руки, — прерывающимся голосом сказал он взявшему трубку Отто Штрассеру. — Вы мне за него ответите.

И он отдал приказ начальнику штаба СА Эрнсту Рему начать продвижение к захваченному мятежниками зданию штаба.

Началась стрельба. Одиночные выстрелы перешли в раскаты, затем — в нестихающий треск. Гитлер посвятил в задуманный блеф только Бормана и Гиммлера — людей, надежных, как несгораемые сейфы.

Когда Борман уже был послан вслед Гессу, Гиммлер сам явился в «Кайзергоф» с сообщением о том, что, по донесению агентов, машину Гесса только что обстреляли. Фюрер не дал ему договорить. Он заметался по кабинету, хватаясь за что попало, потом упал в кресло и окаменел. Геринг, Лей, Грегор Штрассер и остальные, бледные, переглядывались, не зная, что думать. Состояние фюрера сильно на них действовало, отчасти парализуя здравый смысл. И хотя операция была шита белыми нитками, сплошь состояла из нестыковок и нелепостей, все поначалу поверили, что с Рудольфом произошло что-то ужасное. Никто не успел ничего предпринять и даже осмыслить услышанное, как уже раздался звонок Бормана из вражеского стана с сообщением, что Гесса там нет. Фюрер как будто опомнился. Он схватил трубку и устроил телефонную истерику Штеннесу и Отто Штрассеру, а затем отдал приказ.

И тут же появился сам Рудольф, встреченный бурей восторгов. Его обнимали, ощупывали… Гитлер ушел в другую комнату и разрыдался там. Гиммлер, сыграв радость вместе со всеми, отправился выяснять, что же произошло, пообещав применить жесткие меры к «дезинформатору». Больше его в тот день в «Кайзергофе» не видели.

Немного успокоившись, Гитлер сказал Гессу, что у него сдали нервы и он отдал приказ о вооруженном захвате штаба СА. Все они не заметили, как промелькнул этот безумный день, и ночь уже готовилась задернуть свой занавес.