Романески - Ален Роб-Грийе

кавалеристам, презиравшего суровые условности границ и коалиций и хранившего их от случайных неприятностей.

С января 1919 года, без сомнения, из-за того, что он блестяще владел двумя языками, де Бонкур был членом совместной франко-германской комиссии, на которую была возложена нелегкая миссия разрешения всяческих проблем, как чисто технических, так и «человеческих», связанных со слишком быстрой сменой власти в отвоеванной Францией Лотарингии. Поражение Германии, то есть лагеря, на стороне которого он сражался, нисколько не поколебало великолепного спокойствия Бонкур а и ничуть не отразилось на всем его ангельском облике, а также ничуть не затронуло его глубинных чувств и настроений по отношению к нашей стране, ибо, как был он ранее твердо убежден в том, что с французами немцам надо жить в мире, так и сейчас он продолжал занимать однажды избранную позицию пацифиста. Во время войны он сражался храбро, отважно, проявляя завидное мужество, а порой и некоторую безрассудную удаль (или презрение?) перед лицом опасности; но сейчас, казалось, он был не просто доволен, а прямо-таки счастлив оттого, что бесполезной и бессмысленной бойне положен конец, хотя бы и ценой временного ослабления и унижения его собственной нации.

Бонкур закончил войну в чине майора, командира эскадрона, в то время как де Коринт (с которым он, кстати, еженедельно встречался в кабинетах синдиката металлургической промышленности), бывший на три года старше, дослужился до звания подполковника.

Что же касается папы, то он, как я уже рассказывал в «Возвращении зеркала», получив множественные ранения в голову, страдал от внутренних повреждений в области левого виска и уха, а потому, проведя несколько месяцев в тыловом госпитале в Донзенаке, в департаменте Коррез, оказался тогда благодаря диплому инженера Национальной школы искусств и ремесел в Париже (полученному как раз накануне объявления всеобщей мобилизации) в военном управлении металлургическими заводами Агонданжа, в департаменте Мозель. Для выполнения сей ответственной миссии отца даже повысили в звании, правда, временно, до младшего лейтенанта, что ему одновременно и льстило, так как он в то время был весьма и весьма неравнодушен к красивой и элегантной одежде, и, разумеется, мундир младшего лейтенанта нравился ему куда больше мундира простого сержанта, если еще и иметь в виду, что более высокое звание способствовало устойчивому успеху у женщин, но одновременно данное обстоятельство повергало его в смущение, быть может, даже сильно задевало и оскорбляло в лучших чувствах, ибо он, став ярым антимилитаристом, воспылал отвращением к войне, военному ведомству и вообще ко всему, что связано с этими понятиями.

Ивонна Каню (через год ставшая супругой моего отца, а через два — моей матерью), стремившаяся с момента окончания боевых действий найти способ вернуться в ее дорогой Оденвальд, бывший для нее неким «потерянным раем», а если уж и не попасть в это священное место, которое ей, кстати, так больше и не довелось увидеть, то хотя бы приблизиться к нему, насколько это возможно, так вот, Ивонна Каню согласилась занять скромную должность стенографистки в управлении, где служил отец, и смешила этих молодых воинов, пребывавших в блаженном состоянии безделья после тяжких ратных трудов и быстро вновь обретавших свою прежнюю веселость безусых юнцов, вчерашних лицеистов и учеников коллежей, потому что вместо дамской сумочки она носила через плечо грубый солдатский мешок, да еще ко всему прочему это был мешок солдата не французской, а португальской армии; надо сказать, что эта реликвия бережно хранится и сегодня на чердаке дома в Керангофе, и я помню, что мама всегда ходила с этим мешком за спиной в те далекие годы, когда мы все вместе отправлялись на прогулки по окрестностям, а еще я помню, что на ее черных волосах всегда красовалась прямо-таки «вечная», неизменная зеленая фетровая шляпка, выделанная под кротовый мех.

В нашем «семейном фольклоре», то есть в семейных преданиях, бытовало великое множество историй, связанных с мифическим периодом Агонданжа и Тьонвиля из жизни наших родителей, историй порой правдивых, а порой и в значительной степени приукрашенных папой, и мы частенько пересказывали друг другу эти и другие истории, подсмеиваясь по очереди то над одним, то над другим членом нашего клана, иногда вышучивая кого-то с забавным упрямством, а порой даже и с безрассудным упорством, что, однако же, нисколько не умаляло нашей взаимной нежности и глубокого чувства взаимосвязанности, чувства общности. Но как только в каком-нибудь рассказе словно по неосторожности вдруг всплывало имя де Коринта, тотчас же возникала совершенно непонятная и необъяснимая пауза. Я уже много и длинно рассказывал об этих мгновениях, когда внезапно все умолкали, об этих «зияющих провалах» в разговорах, которые так сильно смущали и волновали меня в раннем детстве и юности, ибо я очень быстро заметил, что существовало табу, запрещавшее мне проникать в некую область, слишком хорошо охраняемую, чтобы не скрывать никаких греховных тайн, и мне впоследствии потребовались годы кропотливых поисков и блужданий в потемках только для того, чтобы нащупать хоть какие-то подходы к этому закрытому для меня миру, кое-как найти к нему подступы.

В комиссии, созданной после перемирия, той самой, о которой я только что упомянул, де Коринт и де Бонкур таким образом вновь встретились и почти этой встрече не удивились. Именно благодаря совместной работе их дружеские отношения могли развиваться в полнейшей безопасности, их дружба могла крепнуть, потому что они виделись часто, а иногда и бывали вместе чуть ли не с утра до поздней ночи, вместо тех кратких встреч, какими они были вынуждены довольствоваться прежде, до перемирия. С того самого времени, я полагаю, в ходе продолжительных неторопливых бесед с глазу на глаз, которым де Коринт с де Бонкуром посвящали свой досуг, они набрасывали в общих чертах план создания будущего братского сообщества объединившихся французских и немецких военных, с целью немедленного примирения двух враждующих народов, понапрасну растрачивающих в ненужной и бессмысленной борьбе свои богатства и проливающих реки крови; однако же создание подобного союза преследовало в отдаленном будущем и цель военного и политического объединения двух государств, за которым вскоре последовало бы в результате их объединенных усилий воссоздание империи Карла Великого от Бреста на побережье Атлантики до Кенигсберга, куда вошли бы и Каталония с Ломбардией. И тогда коварной и вероломной Британии не осталось бы ничего иного, как хорошо себя вести и поостеречься слишком уж задирать нос. Предвидели они также и то, что союз этот будет очень и очень нужен тогда, когда однажды возникнет необходимость организовать большой крестовый поход против большевиков…

Через десять лет приход к власти Гитлера положил конец прекрасным прожектам. Бонкур, которого могли бы