О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Мисс Харботтл, наша секретарша, педантично представляла ему оплаченные и неоплаченные счета аккуратной стопкой, и тут начиналось! Он проглядывал их поочередно, и было жутко наблюдать, как у него неуклонно поднимается давление.

Как-то вечером я застал его скорчившимся над письменным столом. Время шло к одиннадцати, а день у него выдался тяжелый. И сопротивляемость его была на нуле. Он внимательно прочитывал счет, прежде чем положить его на стопку слева от себя. Справа стопка была пониже, и если счет водворялся на нее, то это сопровождалось сердитым бурчанием, а время от времени бешеными взрывами.

– Нет, вы только представьте себе! – проворчал он, когда я вошел. – Генри Брансом… С тех пор как мы в последний раз видели хотя бы пенни его денег, прошло больше двух лет, а он живет, как султан! Не пропускает ни одного рыночного дня на мили и мили вокруг, несколько ночей в неделю нализывается до чертиков, и я своими глазами видел, как на скачках в прошлом месяце он поставил на лошадь десять фунтов!

Он хлопнул счет на пачку справа и, тяжело дыша, взял следующий. И окаменел над ним.

– Взгляните-ка на этот! Старик Саммерс из Лоу-Несса. Голову прозакладываю, он у себя под кроватью прячет тысячи и тысячи фунтов, но, черт подери, ни с единым ради меня не расстанется!

Он помолчал, перекладывая несколько счетов на более высокую пачку, а затем с громким воплем обернулся ко мне, размахивая счетом под самым моим носом:

– Только не это! О черт! Джеймс, это уже чересчур! Берт Мейсон должен мне двадцать семь шиллингов шесть пенсов. И я наверняка потратил вдвое больше, посылая ему счета который уж год! И знаете, вчера я видел, как он проехал мимо окон приемной в новехоньком автомобиле! Мошенник чертов!

Он швырнул счет на стопку и взял следующий. Я заметил, что проделывает он все это одной рукой, а пальцы другой буйствуют в его шевелюре. Я горячечно надеялся, что он наткнется на серию исправных плательщиков, так как опасался, что новых шоков его нервная система не выдержит. И словно бы моя молитва была услышана: в течение нескольких минут только тихо шуршали листки бумаги, когда их поднимали и опускали. Затем Зигфрид весь напрягся и замер в кресле, упершись взглядом в стол. Он взял счет, несколько секунд подержал на уровне глаз. Я стиснул зубы. Ну, сейчас последует извержение вулкана.

Однако, к моему изумлению, Зигфрид начал тихонько посмеиваться, потом откинул голову и разразился громовым хохотом. И хохотал, пока совсем не ослабел от смеха, а тогда посмотрел на меня.

– Майор, вот кто это, Джеймс, – объяснил он. – Милый доблестный старина-майор! Знаете, им нельзя не восхищаться. Когда я купил практику, он уже был должен моему предшественнику порядочную сумму. И должен ее и посейчас. За свою работу я тоже не получил ни единого су. А ведь точно то же он проделывает со всеми, и тем не менее ему все сходит с рук. Он подлинный художник. По сравнению все остальные просто неумелые жалкие дилетанты.

Он встал, открыл стеклянный шкафчик над каминной полкой, извлек бутылку виски и две рюмки. Щедро наполнил обе и одну протянул мне, а затем вновь погрузился в кресло, все еще улыбаясь. Майор вернул ему веселое настроение будто мановением волшебной палочки.

Прихлебывая виски, я размышлял, что в характере майора Булливанта, бесспорно, было что-то красочное и покоряющее. Перед миром он представал воплощением патрицианской элегантности: бархатный голос актера на шекспировские роли, безупречные манеры и избыток особой внушительности. Всякий раз, когда он снисходил бросить мне дружеское слово, я чувствовал, что мне оказана огромная честь, хотя я прекрасно сознавал, что работаю на него даром.

У него была небольшая уютная ферма, жена – деревенская дама в твидовом костюме и несколько дочек, у которых были свои верховые лошади, так как они непременно участвовали в лисьих травлях, которые устраивал Охотничий клуб. Все в его доме, в его образе жизни соответствовало требованиям аристократичности. Но он никогда никому ничего не платил.

Прожил он в наших местах почти три года, и, когда обосновался тут, торговцы наперебой старались заполучить его в клиенты. В конце-то концов, он выглядел одним из тех, к кому они питали особое уважение, – в Дарроуби фамильные состояния предпочитали благоприобретенным. В прямом контрасте с тем, к чему я привык в Шотландии, тут же к человеку, сумевшему разбогатеть, относились с глубоким подозрением. Среди дарроубийцев не было обвинений страшнее, чем пробормотанный под нос темный намек: «Когда он сюда только приехал, у него за душой ну ничегошеньки не было».

Разумеется, когда пелена спала с их глаз, они начали принимать ответные меры, но без толку. Местный гараж взял в залог старый «роллс-ройс» майора и некоторое время яростно в него вцеплялся, но майор сумел вернуть его себе благодаря своему обаянию. Тем не менее одну неудачу он все-таки потерпел: его телефон был постоянно отключен – начальник почты принадлежал к тем немногим, кто оставался невосприимчивым к его улещиваниям.

Но свой срок наступает даже для самых больших знатоков своего дела. Как-то, проезжая через Холлертон, соседний рыночный городок, милях в десяти от Дарроуби, я заметил, что девицы Булливант целенаправленно переходят от лавки к лавке, вооруженные объемистыми корзинами. По-видимому, майору приходилось закидывать свои сети все шире, и я прикинул, что, пожалуй, он созрел для переезда. И действительно, несколько недель спустя он исчез из наших краев, предоставив множеству людей зализывать раны, которые он им нанес. Не знаю, заплатил ли он хоть кому-нибудь перед отъездом, только Зигфрид не получил ничего.

Но и после его исчезновения Зигфрид был не в претензии, предпочитая считать майора умником, величайшим мастером на избранном им поприще.

– Что ни говорите, Джеймс, – как-то заметил он, – но, если оставить в стороне этические соображения, признайте, что человек, способный задолжать дарроубийскому парикмахеру пятьдесят фунтов за стрижку и бритье, заслуживает известной доли уважения.

Отношение Зигфрида к его должникам было на редкость противоречивым. Порой он приходил в ярость при одном упоминании их фамилий, а иногда проявлял к ним саркастическую снисходительность. Если мы когда-нибудь пригласим своих клиентов на коктейли, говаривал он, то первыми приглашения получат наши должники, так как все они на редкость обаятельные люди.

Что не мешало ему вести с ними неумолимую войну при помощи серии писем, которые по степени суровости он распределял на три категории в согласии с системой, которую называл ВУА (Вежливое, Угрожающее, Адвокатское) и в которую глубоко верил. Жаль только, что система редко срабатывала, когда дело касалось закоснелых грешников, давно привыкших получать письма от кредиторов с каждой утренней почтой. Они позевывали над вежливыми и угрожающими и оставались равнодушными к адвокатским, так как знали по опыту, что Зигфриду всегда претило прибегать к помощи закона в полную меру.

Когда система ВУА результатов не давала, Зигфрид начинал изыскивать не вполне ортодоксальные способы получить свои тяжким трудом заработанные гонорары. Вроде плана, который он разработал, чтобы одолеть Денниса Прэтта. Деннис был энергичным толстячком, и его очень высокое мнение о собственной особе воплощалось в том, как он всегда ходил, гордо выпрямившись во весь рост – пять футов три дюйма. Казалось, он устремлялся вверх: грудь выпячена вперед, жирный задик торчал под удивительным углом.