Свободу медведям - Джон Ирвинг

— Я любил его, ты, сука! — Я осекся. — Это была его идея, и, возможно, она сумасшедшая. И может быть, я тоже сумасшедший!

Но она схватила меня за руку и сунула к себе под фуфайку, прижимая к своему горячему, твердому животу. Она снова села на стул, не отпуская моей руки.

— О нет, нет, ты не сумасшедший, правда! — возразила она. — Я так не думаю, Графф. Прости меня. Но я ведь не сука, да?

— Нет, — сказал я. — Конечно нет. Прости!

Она долго не отнимала мою руку от своего живота, словно пыталась предсказать животом мое будущее.

Все возможно.

— Но что мы будем делать потом? — спросила она.

— Сначала я хочу покончить с этим, — ответил я.

— А потом?

— Что захочешь, — сказал я, искренне на это надеясь. — Мы поедем в Италию. Ты когда-нибудь видела море?

— Нет, никогда, — сказала она. — Нет, правда — что захочу?

— Все, что захочешь, — подтвердил я. — Но сначала я должен покончить с этим делом.

Она сидела, глубоко утонув в этом чертовом стуле и уютно примостив мою руку на животе.

Редкие Очковые Медведи тоже расслабились. Они по-медвежьи осели у решетки, как если бы не были слишком заинтересованы в исходе, как и во всем остальном, даже в прекращении нашей ссоры.

«О, перестаньте ссориться, — как бы говорили они. — Никогда не ссорьтесь друг с другом. Мы знаем. В стесненных условиях это глупо. Вы обнаружите, что никого другого рядом нет». И они вяло обняли друг друга.

А я подумал: «Это странно. Это не совсем правильно. Это не то настроение, я хочу воплотить идею по-другому. Но я вижу множество способов быть честным по отношению как к Зигги, так и к Галлен».

Отношение к освобождению в зоопарке у нее пока неправильное. Это то, с чем я должен справиться, — я бы сказал, что Зигги не одобрил бы безрадостного отношения к этому. Это, конечно, компромисс…

Большие Кошки издали рычание. Но я подумал: «Нет, простите, Большие Кошки, но я пришел сюда не за вами. Только за безобидными, мелкими.» Записная книжка предупреждает: «Большинство решений влечет за собой разочарование».

Может, со стороны это кажется малостоящим, по крайней мере, мне следует пересмотреть принцип разумного отбора по Ганнесу Граффу. Только это меня занимало, когда я глянул через стол на Галлен. Что ж, в конце концов, она могла проявить некоторое благоразумие.

Апатично-печальные Редкие Очковые Медведи, принимая все на свете, повторили свое высказывание: «На худой конец, мы должны ладить друг с другом».

Но нашелся тот, кто опроверг их. Это был Знаменитый Азиатский Черный Медведь, которому компромиссы были неведомы.

Я подумал с удивлением: «Почему они такие разные — эти животные? Прямо как люди, чья печальная история показывает, что они тоже до невозможного разные. И не равны между собой. И даже не рождены для этого».

Насчет этого записная книжка гласит:

«Как несовершенно. Как забавно. Как просто. И при этом — как ужасно жаль!»

Я встал из-за стола; лицом к стойке обслуживающий персонал Биргартена повесил старое, преломляющее все на части зеркало, доставшееся, видимо, от какого-то аттракциона; если вы устали от животных, вы могли рассматривать неопределенные фрагменты растений и стволов деревьев. Примечательно. Я поймал в зеркале свое отражение — или это была часть меня, сегментированного, и части других людей и предметов. Ножки разрозненных стульев, неподходящих ботинок. Для этого странного зеркала я был изначально непригоден — мои части никак не подходили другу к другу.

В то время как вспотевшая записная книжка на моем животе была очень цельной — плотный комок совершеннейшего умопомешательства.

— О, посмотри, — сказал я Галлен или кому-то еще. — Как ничего не складывается друг с другом.

А она стояла в зеркале рядом со мной, ее части были не менее разрозненны, чем мои, но их было проще отличить — от стульев и от частей других людей. Потому что все они по-настоящему красивые: фрагмент большого, тонкого рта и длинной, тонкой шеи, вырез фуфайки между ее грудей. Она засмеялась. А я нет.

— С чего мы начнем? — с нетерпением прошептала она, неожиданно загораясь верой в меня. — Выпустим в темноте? А что будем делать со сторожами? — И поскольку я продолжал смотреть на свои разрозненные части в зеркале, она с усмешкой сказала: — Не стоит так привлекать к себе внимание, Графф. Может, нам лучше куда-нибудь ускользнуть и обдумать хорошенько наш план?

Я смотрел в зеркале на ее рот, говорящий сам по себе. Я не мог даже понять, смеется она надо мной или говорит серьезно. Я скосил глаза. Где-то в этом чертовом зеркале я потерял голову и никак не мог ее найти.

Это было просто. Мы проболтались до самого вечера и разведали место за зеленой изгородью у длинного загона для Животных Смешанной Классификации; эта изгородь оказалась точно такой, какой ее описывал Зигги. Перед тем как мы нырнули за нее и стали прислушиваться, как уборщики клеток метут своими метлами и кричат тем, кто случайно мог остаться в зоопарке, я показал Галлен Жилище Мелких Млекопитающих и отметил для себя закрытую дверь помещения, которое должно было быть логовом сторожа. На самом деле нам хватило времени понаблюдать за всем — до того как мы спрятались за зеленой изгородью.

Я был разочарован лишь тем, что сернобык оставался у себя в сарае. Размышляя — возможно, строя планы, — и Галлен не видела его самого и его потрясающих семенников.

Но прокрасться и спрятаться оказалось проще простого, и мы воодушевились — лежа у самой загородки, выглядывая через просветы на шаркающих Смешанных Антилоп и их разномастных родственников. Должен признать, что окончательно я не расслабился, пока не спустились сумерки.

Где-то к восьми тридцати стало темно, и животные попадали на землю, дыша глубже и посапывая, успокаиваясь. Кто-то шлепнул лапой по воде, и кто-то коротко пожаловался в ответ. Зоопарк впал в дремоту.

Но я знал, что без четверти девять сторож совершает очередной раунд, и мне хотелось сделать все так, как это задумал Зигги, — мы проберемся за водоем для Смешанных Водоплавающих Птиц, когда сторож начнет свой обход.

Туда очень легко было попасть. Я опустил пальцы за бордюр водоема; сонные утки покачивались на воде — головы опущены, перепончатые лапы слегка колыхаются. Время от времени чья-то лапа шлепала по воде. Ничего не подозревающая утка поворачивала во сне, словно управляемая веслом лодка, и натыкалась на край водоема; проснувшись, она ворчала на цемент и отталкивалась от него, погружаясь в дремоту. Она гребла лапами и снова засыпала. О, ритмы этой первой смены были просто чудесными.

Биение сердца Галлен казалось не громче трепетания моей ладони, словно внутри ее какой-то эльф осторожно дул на ее бледную кожу под грудью.

— Так тихо, — прошептала Галлен. — Когда придет этот О. Шрапп?