Крик - Антонов Виктор Акимович

хочется с ним пообщаться. Я, конечно, наотрез, потому что Степка все расскажет бабушке. Я же не буду его учить, ничего не говорить про этого дядю. А ее реакция будет однозначная.

И вообще, мы как-то с Алькой разговорились про наши бабьи дела. И она мне говорит:

– Вот хочу, подруга, с тобой поделиться про наши отношения с мужиками. Вот скажу тебе про себя как на духу. Мне нравится Валерий и как мужик, и вообще. Мы с ним, по-моему, одних политических воззрений.

– Ну, говорю, подруга, загнула, о политических воззрениях. Ну, прямо Хакамада, да и только.

– А ты не смейся. Как только люди начинают хорошо есть и пить в России, у них сразу появляются политические воззрения. А когда есть нечего, тут не до политики. Тогда лишь злоба на тех, кто как наш хозяин миллиардами ворочает да футбольные клубы покупает. Но мы же с тобой о мужиках, а ты о политике. Вот у нас всегда у баб так.

– Давай про мужиков. Продолжай.

– Валерий мне нравится. Но нет у меня этого… ну бабьего придыхания к нему. Ничуть я не беспокоюсь, что мы вдруг с ним расстанемся. Даже с первым мужем, хотя я и разглядела его никчемность, но все равно сердце щемило, когда думала о расставании.

– Ну, понятно. Он же первый.

– А вот не в этом дело, по-моему. Мне кажется, убила в нас это бабье чувство наша «менеджерская» деятельность. Я вот только теперь стала это осознавать, связавшись с Валерием. Он же хороший мужик. Умный, хорошо воспитанный, у него, между прочим, мама доцент, преподает в вузе.

– А отец?

– Про отца он ни разу не рассказывал.

– Как и Игорь про своего.

– Что поделаешь, такие у нас мужики. Вспоминают о них, лишь, когда на войну надо собираться. Ну ладно, сейчас не об этом. Ну, так вот. Он мне, конечно, нравится, но вот того придыхания бабьего у меня к нему нет. Скажу тебе честно, – и вдруг хитро улыбается, зараза. – А почему, думаешь, я тебе это рассказываю? Ну почему?

– Откуда я знаю, почему? Ладно, не дури, Алька.

– А потому, дорогая ты моя подруга, что у тебя к Антону тоже нет придыханья. Нет, скажи честно, я же все вижу. Вот как бы ты себя вела раньше, когда вдруг твой Игорь влип в такую историю? Ты бы до слез переживала, руки заламывала, украдкой вопила по-бабьи. А у тебя сейчас этого нет. Конечно, ты переживаешь, но не так.

– Может потому, что мы сами под статьей ходим.

– Статья статьей, а бабьи чувства, это бабьи чувства. Кроме того мы почти уверены на сто процентов, что нас не привлекут. Но я считаю, – продолжала Алька. – для жизни это даже и хорошо. Вот такая духовая независимость от мужиков. Они у нас какие-то странные: воевать умеют, а вот жить нормально и достойно не умеют, а может и не хотят. Почему сейчас наши девки молодые устремились за кордон? Здесь не только материальное благополучие. Здесь и разочарование в своих мужиках. А уж мы-то с тобой, как в них разочаровались. Вот и ты лыжи навострила в Испанию.

– Ну, у меня форс-мажор, ты же знаешь.

– Ладно, не кипи, как чайник.

– Но вот, например, твой Валерий мне очень нравится.

– Слушай, а этот мальчик, Новиков. Как он тебе? Я же вижу, как ты иногда с ним слегка флиртуешь.

– Какой тут флирт? Мне он очень Игоря напоминает. Вот когда Алексеев, гад, на него рычал, мне вдруг даже стало страшно за него. Но потом вижу, смотрит он на Алексеева спокойно, холодновато, без холуйской дрожи. Губки так сжал, и смотрит жестко. По фэйсу не даст, но не уступит. И тот, опытный бюрократ, сразу почувствовал, что парень не уступит, и давай на помощь Бажова звать, думал тот пойдет ему навстречу.

– Я тоже думаю, он крепкий мальчик. Этот с крыши не будет прыгать. Это точно. А вот дадут команду сверху и предъявит этот мальчик тебе обвинение по статье «мошенничество». Сейчас ты мне скажешь – работа такая.

– Не пугай. Ну не должны нас привлечь.

– Тоже так думаю. Но чтобы не сглазить, давай-ка сплюнем три раза, как положено.

18

Все-таки, по части моего отношения к Антону, Алька была неправа, менеджер несчастный. Вот если говорить об Олеге, то там все правильно. Я и на Кипре уступила ему, если уж говорить откровенно, из страха. Если бы я вдруг начала из себя строить недотрогу, у него, конечно, возникло бы подозрение, почему она так себя ведет. Он ведь не наивный, наверняка догадался, что я его узнала. Но вот в Лондоне, своим идиотским приставанием, он так меня разозлил, что я готова была упереться насмерть, и послать его со всей безопасностью НК. Кстати он, наверное, это почувствовал. А я и сама не пойму, почему уперлась. Хотя ему все было ясно. Вот тут Алька права: никогда не следует говорить мужикам правду о себе, надо стоять на своем, только тогда до них что-то доходит. И никогда не надо просить извинений и каяться. Потому что понять женщину дано только Всевышнему. И то, по-моему, не всегда.

В среду Антона отвезли на допрос к десяти часам. Мы договорились, что я к нему подъеду как обычно, где-то в четыре или в пять, но он позвонил и сказал, что задерживается. Я сказала, что может тогда завтра, но он просил именно сегодня. Так почти торжественно говорит: ты мне нужна. Я приехала пораньше, приготовила то, что у нас там было в холодильнике. И слышу, машина под окном, этот шум шин я уже запомнила. Я сделала все, согласно инструкции, и он открыл дверь. Охранник помахал мне рукой. Надо сказать, я их почти никогда не видела, хорошо работали ребята. Одним словом, настоящие профессионалы, как говорит Алька.

Антон принял душ, пока я накрывала на стол. И вышел к столу, строгий и торжественный. Я удивлено смотрела на него. Он наполнил бокалы, я с ним тоже перешла на вино, встал и произнес:

– Хочу тебе сообщить, что мне сегодня предъявили обвинение.

– Ну как же так! – вырвалось у меня невольно, как Алька скажет, по-бабьи. – Ведь обещали! – и я невольно схватилась за сердце.

Он бросился ко мне, схватил за руки, приговаривает:

– Ты что, ты что. Этого же следовало ожидать. Ну что ты, Верунчик.

А меня и вправду, что-то прихватило. Он побежал искать таблетки, но я остановила:

– Не надо, налей лучше коньяку.

Он налил и я, не дожидаясь его, махнула значительную часть фужера. Отдышалась, и говорю:

– Нет, рано я коньяк пить бросила.

И как принялась плакать. Алька она, конечно, была отчасти права, когда говорила, что в наших чувствах с ней нет бабьего придыхания. Я тогда даже не спорила. Но тут мне что-то и впрямь плохо стало. Так жаль его. Вроде ведь обещали, и вдруг обвинение. Он стал меня успокаивать. Я со слезами, махом, выпила еще коньяку.

– Но они же обещали, – твержу. – Вот так во всем, наша гребаная власть. Наобещают, а потом в тюрягу. Так и нас с Алькой, когда будет подходить следствие к концу. Когда расскажем, что им нужно, так тоже в тюрягу.

– Не так все страшно.

– Как не страшно! Они хоть тебя не арестуют?

– Нет, нет. Ну, ты послушай. Вот слушай. Они мне все это объяснили так. Первое – надо сказать честно, они мне