Хозяйка розария - Шарлотта Линк

Она надула губки и отбросила волосы назад с такой силой, что тихо звякнули сережки.

— А завтра?

— Завтра будет то же самое. Извини. Но зато мы сегодня поужинаем, идет?

Он нежно провел пальцем по ее щеке.

— Мы каждый вечер куда-нибудь ходим, но днем я не могу, прости.

— Почему я не могу пойти с вами?

— Потому что эти люди хотят обсудить со мной вещи, которые предназначены только для моих ушей. Они не станут разговаривать в присутствии посторонних людей. Так что это невозможно.

Уйдя из конторы не солоно хлебавши Майя жутко проскучала весь остаток дня, и, как того следовало ожидать, Алан вечером начал с того, что спросил, как она представляет себе свою дальнейшую жизнь, что она хочет делать и какую работу найти.

— Нельзя же целыми днями сидеть дома или болтаться по улицам, — добавил он напоследок.

Она с самого своего приезда со страхом ждала этого разговора, но надеялась, что Алан начнет его не так скоро.

Она посмотрела ему в глаза, постаравшись вложить в свой взгляд всю искренность и прямоту, на какие только была способна.

— Конечно, ты прав, Алан, — сказала она, — но дай мне, пожалуйста, еще немного времени, хорошо? Для меня все здесь такое новое, такое чуждое. Я должна хоть немного привыкнуть, начать уверенно себя чувствовать в этом городе.

— Если ты займешься делом, то познакомишься с новыми людьми, — веско произнес Алан, — а это поможет тебе скорее привыкнуть к новому месту.

— Дай мне время, — снова попросила она. — Все такое непривычное и сложное. Но скоро я буду чувствовать себя здесь, как дома.

Как она и надеялась, он не стал возвращаться к этой теме. Конечно, когда-нибудь он снова начнет занудствовать, но она очень хорошо его знала, и понимала, что произойдет это нескоро, а пока он надолго оставил ее в покое. Алан был слишком чувствительным, чтобы давить на других.

«Но если он опять начнет приставать, — подумала она, — то я что-нибудь придумаю».

Дважды звонила Мэй и спрашивала, навестила ли уже Майя прабабушку Уайетт. Мать сильно разозлилась, когда узнала, что Майя еще не заглядывала к старухе.

— Майя, я разочарована! Ты же мне обещала. Почему ты не можешь оказать мне эту единственную любезность? Я сказала маме, что ты в Лондоне, и она очень расстраивается, что ты до сих пор не пришла.

«Какая радость — проболтаться целый день в доме престарелых», — недовольно подумала Майя.

Но сегодня, на десятый день пребывания в Лондоне, она уже думала о визите к прабабушке немного по-другому. О том, что она «проболтается» целый день неведомо, где, Майя уже не говорила — она и так не делала ничего другого, заполняя дни бессмысленной деятельностью, которую стыдно было так называть. Вместо того чтобы ходить по магазинам, в которых она все равно ничего не может купить и впадает от этого в еще большую депрессию, она лучше поедет к прабабушке Уайетт и проведет день среди старых вешалок, которые будут ездить ей по ушам. Она подозвала официанта, рассчиталась за тост, вышла на улицу, перешла на другую сторону, подошла к телефону-автомату и набрала номер прабабушки.

Эдит Уайетт, как и многие старики, жила прошлым, прилипнув к старым историям о войне. Она могла часами говорить об оккупации немцами Гернси. Так было всегда, сколько Майя себя помнила. Старуха постоянно жевала одну и ту же жвачку, к которой Майя не испытывала ни малейшего интереса.

Дом престарелых находился близ Лондона, в идиллической деревушке недалеко от Хенли. Большой, украшенный многочисленными архитектурными излишествами, дом, построенный еще в викторианскую эпоху, был со всех сторон окружен широкой верандой и стоял в большом, немного запущенном саду, где среди фруктовых деревьев были расставлены белые скамьи и стулья. Но старики сидели не там, среди уюта высокой травы и малиновых кустов, а рядами расположились на веранде, как голодные вороны, ждущие, что им перепадет что-нибудь съестное. Когда Майя подошла к веранде, разговоры стихли и все головы повернулись в ее сторону. С каким удовольствием она показала бы им язык.

Майя ненавидела стариков. Она ненавидела седые волосы, трясущиеся головы и слюнявые рты. Она ненавидела зрелище упадка, напоминавшее о том, как близко она сама стоит от той черты, дальше которой начинается прямой путь к неминуемой смерти.

«Жить, — думала она, проходя мимо ворон и стараясь не вдыхать исходивший от них запах старости и болезни, — я должна жить, я должна жить изо всех сил, не так уж много мне и осталось».

Мысль о том, что с Аланом она просто теряет время, пришла ей в голову уже два дня назад и без того сильно ее занимала, но теперь, вдохнув этот мерзкий запах, она поняла, что теперь эта мысль ни на секунду не выпустит ее из своих цепких когтей.

Эдит Уайетт, единственная из всех, сидела не на веранде, а в саду, в глубоком плетеном кресле. На столике перед ней стоял чайник, два столовых прибора и тарелка с печеньем. Миссис Уайетт была просто вне себя от радости от прихода правнучки.

— Наливай себе чай, — сказала она, — и возьми печенье! Ты такая худая, детка. Дай-ка я на тебя посмотрю. Никогда бы не сказала, что ты отпрыск нашей семьи. Таких красивых женщин в нашем роду никогда не было.

К счастью, от прабабушки Уайетт ничем не пахло, иначе сидеть с ней было бы невыносимо.

Майя отказалась и от чая, и от печенья. Все это находилось в посуде, из которой ели старики. Сама мысль об этом вызывала тошноту. «Кто знает, хорошо ли здесь моют посуду», — подумала она, ощутив, как по коже снова побежали мурашки.

Естественно, Эдит Уайетт хотела как можно больше узнать о Гернси, услышать все сплетни и толки, но почти все, кого она знала, уже умерли, а имена, которые называла ей Майя, были Эдит незнакомы.

— Я потеряла всякую связь с Гернси, — печально сказала она, немного помолчав. — И зачем только мы уехали оттуда? Остров был моим миром.

Как верная супруга старой закалки, она без возражений последовала за мужем, который в середине пятидесятых годов перебрался в Лондон, чтобы принять практику умершего однокашника — это был шанс, упустить который не мог ни один разумный человек. Но Эдит Уайетт так и не привыкла к жизни в Англии, и когда муж умер, она долго колебалась, не вернуться ли ей на Гернси, к детям и внукам. Но муж задолго до смерти купил им места в доме престарелых, и Эдит казалось предательством отказаться от его планов и провести остаток жизни по своему желанию. Так уж она была воспитана: жена должна следовать за мужем. По ее представлениям, этот принцип сохранял свою силу и после смерти супруга.

— Ах, как бы мне хотелось хоть одним глазом еще раз увидеть Сент-Питер-Порт, — она тяжело вздохнула. — Через две недели будет День Освобождения. Остров будет утопать в цветах. Ты тоже примешь участие в шествии, дорогая?

— В это время я буду еще в Лондоне, — напомнила ей Майя. Она сильно хотела пить, но не могла переступить через себя и притронуться к чаю. — Я не могу так скоро вернуться на Гернси!