Беременная вдова - Мартин Эмис

— «И вымокшее платье потащило ее от песен старины на дно, в муть смерти».

— Ненавижу сумасшедших. А ты?.. Не считая «Быть или не быть», я знаю только одну строчку из Шекспира. «Черна я от щипков любовных солнца»[113].

— Клеопатра. Можешь ей быть. Ты достаточно темная.

— Я не достаточно темная.

— Ладно. Можешь быть Виолой или Розалиндой и переодеться мальчиком. Она притворяется мальчиком. Выдает себя за мальчика. Надень шпагу.

— А вот это блестящая мысль. — Повернувшись к нему спиной, она в авокадовом освещении тянется за белым купальным халатом. — Мальчик из меня вышел бы очень хороший.

Вторая половина похода в гости к Глории состояла в стриптизе наоборот, продолжавшемся почти час. Но у него не было чувства, будто его дразнят. Она показывала ему разные штуки: вот так они моются, вот так они одеваются. Были в этом и моменты, близкие к невинности: он вспомнил, как чувствовал себя десятилетним мальчиком, читая Вайолет номера «Банти».

— На этот раз вышло в целом нежестко, — сказала она, показав свои голубовато-белые зубы. — Но все равно это черная месса. Мы делаем все наоборот.

Идя по Примроуз-хилл и через Риджентс-парк, Кит думал об Индии, о Болливуде, где фильмы на религиозные темы назывались теологическими. Возможно, это и есть тот жанр, в который он вошел. Порнотеологический фарс.

Август.

Кит входит в свой кабинет и велит секретарше набрать номер.

— Я только что вылез из постели, в которой находилась Глория Бьютимэн, — говорит он.

— Кит, дорогой мой малыш!

— Теперь я расскажу тебе все, о'кей? На каком бы конце земного шара ты ни находился. Все.

— Разве ты не всегда так поступаешь?

— Я не особенно распространяюсь о своих неудачах. Например, о том факте, что не могу кончить с Алексис.

— О. Значит, это не так, как с Айрис.

— Нет, не так, как с Айрис. С Алексис я могу приступить, но не могу завершить. А с Глорией у меня стоит совершенно по-другому. Другой порядок величины. Как вешалка для полотенец. Короче. Мне нужно рассказать тебе все про Глорию. Чтобы и дальше так держать.

— Ну, рассказывай.

— Это было удивительно. Она такая удивительная девушка. Пришла ко мне домой и говорит: «Так. Ты где хочешь?» Я сказал, что хочу в спальне. И ничего не вышло.

— Это и вправду удивительно.

— Мы легли в постель, и знаешь что? Никакого дуракаваляния насчет того, чтобы не снимать трусы, ничего такого. Но мы легли в постель, и знаешь что? Рукоприкладство, и все.

— Какое именно рукоприкладство?

— Ну, знаешь, Николас, бывают такие поэты, которые пишут настолько заунывно и при этом технично, что их стихи называют поэзией поэтов. Вот так оно и было. Рукоприкладство рукоприкладчиков. Но только рукоприкладство, и все.

— Она удовлетворила тебя руками. А как же твои права и привилегии, дорогой мой малыш?

— У меня были права и привилегии. Я удовлетворил руками ее. Первым.

Утром он принес Глории завтрак в постель: чай, тосты, йогурт, разрезанный на дольки апельсин. Он сказал:

— Поверь мне, я не жалуюсь. Но все это выглядит слегка архаично. После Италии.

— В Италии, — ответила Глория, держа чашку обеими руками (простыня пересекала ее грудь, словно лифчик шириной с кровать), — был курортный роман. А сейчас у нас другое, что бы это ни было. А теперь ложись.

Она сказала, что он может продолжать встречаться с Алексис (которая знала про Глорию и не возражала), — но больше ни с кем.

— Я страшный ипохондрик, — сказала она. — И мне необходимо знать, где ты был.

То был единственный раз, когда она провела у него ночь.

Сентябрь.

— Глория только что ушла. Она приходила на скромный ужин.

— О, — говорит Николас. — Значит, тебя, я полагаю, как следует отдрочили.

— Это для нас уже пройденный этап. Я ублажаю ее орально. А потом она орально ублажает меня. Позицию шестьдесят девять она не одобряет. Говорит: «Так невозможно уделить этой штуке полное внимание, которого она столь сильно заслуживает».

— Покладистее и быть не может. Разве что когда глотает.

Кит рассказывает ему про зловещий изыск.

— О господи.

Октябрь.

— Глория снова заходила. За минеральной водой.

— О. Значит, у тебя, я полагаю, как следует отсосали.

— Это для нас уже пройденный этап. Теперь можно делать все, что угодно. При условии, что уложишься в тридцать пять минут. — Он говорит дальше, довольно долго. — Она сказала: «Задница вроде моей быстро приучается пользоваться всяким случаем». Подумать только… Как ты считаешь, полиция про Глорию знает?

— Очевидно, нет.

— Нет. Потому что иначе…

— Они бы вмешались. В конце концов они непременно до нее доберутся.

— Наверное, ты прав. Бедняжка Глория. Мы к ней сходим.

Николас говорит:

— Нет, это я к ней схожу. И к тебе я тоже схожу. Ты будешь сидеть в другой тюрьме. Для мужчин.

Вердикт Глории по части поэзии, серьезно обдуманный, был таков: «По-моему, такие вещи лучше всего оставить старикам. Серьезно. У тебя столько всего этого в голове — другой бы на твоем месте постоянно лил слезы ручьями».

В конце ноября он навестил Вайолет в приюте для молодых женщин, основанном Армией церкви, на углу Мэрилбоун-роуд и Козуэй-стрит. Армия церкви — он думал, что это означает совместные усилия. Однако Армия церкви была особой сектой, Церковью воинствующей — организацией ныне здравствующих верующих-христиан, рвущихся в бой с мировым злом. Вайолет сидела в комнате отдыха, замолкшая девушка в обществе всех остальных замолкших девушек, и под глазом у нее красовался огромный, черный-пречерный синяк. К Рождеству она вышла, и жизнь ее снова пошла своим чередом.

Над речкой… над речкой ива. Над речкой ива… Над речкой ива свесила седую листву в поток.

— Кит, — произнес аппарат. — Это Глория. Меня можно найти в номере шестьсот тринадцать в «Хилтоне», в аэропорту Хитроу примерно до девяти пятнадцати. Мой рейс задержан. Целую.

— Кит, — произнес аппарат. — Это Глория. По дороге из Бристоля в Бат есть вполне приличный маленький трактир под названием «Голова королевы». Жди там в субботу после обеда. Комнаты у них есть. Я спрашивала. Целую.

— Кит, — произнес аппарат. — Это Глория. Куда…