Смерть героя - Ричард Олдингтон

Немецкие атаки выдохлись, началось мощное контрнаступление союзных войск. Полумертвые от голода немецкие армии были отброшены в свою неприступную крепость – на линию Гинденбурга. Канадскому корпусу великолепным штурмом удалось взять рубеж Дрокур – Кеан.

И вот Уинтерборн снова на Сомме, в этой чудовищной пустыне, преследует отступающего врага. Ночью они прошли по дороге Бапом – Камбрэ, наскоро выкопав неглубокие ямы в песчаном откосе, устроились на ночлег. В бледном свете луны разоренная земля лежала оледенелая, застывшая, как сама Смерть. Это безмерное запустение подавляло, люди говорили шепотом. При свете дня стало видно, что все вокруг завалено мусором, оставшимся после разгромленных немецких армий. Изувеченные танки, орудия на разбитых колесах выступали среди недвижного океана взрытой снарядами земли, точно остовы затонувших кораблей. Всюду под ногами – шинели, потрепанные ранцы, винтовки, фляжки, противогазы, гранаты, каски, лопаты и кирки, брошенные в минуту панического бегства. Ночью в небе встало зарево – пылал Камбрэ, и черным горбом вырисовывалась на багровом фоне гора Бурлон.

Выгнали немцев из Камбрэ, двинулись дальше, от деревни к деревне; вражеский арьергард, отступая, непрерывно бил по ним из орудий и пулеметов. Немецкие пулеметчики – осколки великолепной армии первых военных лет – погибали на посту. Охваченная паникой немецкая пехота целыми подразделениями сдавалась в плен.

Трое суток кряду рота Уинтерборна шла впереди других по незнакомой местности; он вел ее ночами, по компасу, а мысли его путались. Нестерпимой пыткой было идти в непроглядной тьме сквозь град снарядов и все время опасаться, что вот-вот по тебе застрочит из засады вражеский пулемет. Рота с боем врывалась в деревни, больше четырех лет пробывшие под властью немцев. Перепуганные жители забивались в погреба или, обезумев от ужаса, бежали куда глаза глядят. Спустя час после рассвета, после короткого, но яростного артиллерийского обстрела, рота заняла деревню Ф. На дорогах вокруг нее шагу нельзя было ступить – всюду мертвые немцы, разбитые повозки, искалеченные трупы лошадей. Убитые немецкие солдаты валялись посреди улицы, среди груд черепицы и кирпича. В каком-то саду крестьянин, потерявший рассудок, рыл могилу жене, которую разорвало снарядом. В разрушенной сельской школе Уинтерборн подобрал на полу книгу, это оказался Паскаль– «Мысли о христианстве».

Часть Камбре война сровняла с землей еще в 1914 году, остался печальный памятник: собранные в кучи обломки. Другую часть уничтожил пожар. На уцелевших улицах многие дома были разграблены. Мебель переломана, картины и фотографии сорваны со стен, подушки вспороты штыками, занавеси рассечены, ковры изрезаны в куски. Перепортив все, что только попалось под руку, немцы сваливали вещи в кучу посреди комнаты, мочились и испражнялись на них. Уинтерборн заглянул, по крайней мере, в десяток домов, и всюду было одно и то же. За Камбрэ деревни разграбить не успели, но грязь была неимоверная, гудели тучи мух. Иные домики, стоявшие на отшибе, были выпотрошены до последней крохи. В одном таком домишке Уинтерборн увидел изможденную француженку и двух полумертвых от голода детей – у них не осталось ничего, буквально ничего, кроме соломы. Он отдал им свой неприкосновенный запас провизии и двадцать франков. Женщина взяла их, лицо ее застыло в тупой безнадежности.

Уже недалека была бельгийская граница. Вечером третьего ноября Уинтерборн с двумя десятками солдат ворвался в деревню К., с другого ее конца поспешно отступали немцы. Приказ был – по возможности занять деревню и остановиться здесь на ночлег. Уинтерборн расквартировал роту, расставил караулы и охранение, потом решил осмотреть погреба. Немцы были мастера ставить подрывные ловушки, которые взрывались при неосторожном прикосновении, а кроме того, Уинтерборн хотел удостовериться, что в погребах не укрылись неприятельские солдаты и не нападут потом на спящих врасплох. Он спускался в каждый погреб с электрическим карманным фонариком и скоро убедился, что опасаться нечего. Немцы бежали в такой спешке, что кое-где в погребах остались винтовки и снаряжение. Полы были устланы соломой. В одном погребе Уинтерборн увидел на столе неоконченное письмо, оборванное на полуслове. В другом валялся огромный черный пес, – видно, хозяин пристрелил его из боязни, что он попадет в чьи-нибудь недобрые руки.

Подполковник объяснял по карте план предстоящего боя, офицеры записывали. Приказ был излишне подробный, но ясный и четкий. Кончили около половины четвертого, а в половине седьмого назначена была атака. Накануне Уинтерборн поднялся в пять утра, и с тех пор непрерывно был на ногах. Хотелось спать, глаза резало, голова была такая тяжелая, что он с большим трудом понял и записал приказ. Он еле выводил слова дрожащим, неузнаваемым почерком, путал и пропускал буквы. Подолгу не мог разобраться в ссылках на карту и выводил батальонного из себя, снова и снова его переспрашивая.

У них оставалось около часу до выхода на боевые позиции. Остальные офицеры поспешили к себе, чтобы немного вздремнуть. Уинтерборну отчаянно хотелось спать, но сон не шел. При одном мысли о том, что снова надо драться, хотя бы и с разбитым, потерявшим всякую надежду немецким арьергардом, он цепенел от ужаса. Как выдержать еще одно огневое заграждение? Он пытался написать Фанни и Элизабет, но на уме было другое, он не мог собраться с мыслями, не мог связать нескольких самых простых фраз. Он сидел на стуле, который принес ему денщик, и, подперев голову руками, остановившимся взглядом смотрел на солому, на мертвого черного пса. Он жаждал одного: покоя. Ему нужен, ему необходим покой. Он не может больше вынести, у него не осталось ни капли сил и энергии. Быть бы скелетом из тех, что лежат на высоте 91, безыменным трупом, каких много валяется сейчас на улице. У него даже не хватило мужества взять револьвер и застрелиться, и презрение к себе стало последней каплей, переполнившей чашу его отчаяния.

Они построились повзводно на деревенской улице, и каждый офицер в молчании повел свой взвод к отведенному участку. Уинтерборн со взводом управления шел следом и проверял, так ли разместился каждый взвод, как велено. Он пожал руку каждому офицеру.

– Хорошо помните приказ и рубеж, который вам надо занять?

– Да.

– Прощайте.

– Зачем так? Лучше – до свнданья!

– Прощайте.

Он вернулся на свой командный пункт и стал ждать. Взглянул на светящиеся стрелки ручных часов. Двадцать пять минут седьмого. Через пять минут – атака. Эту холодную ноябрьскую ночь заполняла необычайная тишина. Тысячи людей, сотни орудий стояли друг против друга, готовые к бою, но кругом не слышалось ни звука. Он прислушался. Все тихо. Вестовой что-то шепнул сигнальщику, тот шепотом ответил. Еще три минуты. Тишина. Сердце Уинтерборна сильно билось – быстрей, чем тикали часы, которые он поднес к уху.

ТРРАХ! Точно оркестр по знаку дирижерской палочки, загрохотали тысячи орудий на севере и на юге. Тьмы как не бывало, всюду – слепящие вспышки выстрелов, земля содрогается от страшных ударов, в воздухе воют и визжат снаряды. Вспыхнула огнями немецкая передовая, и, в свой черед, заговорила немецкая артиллерия. Бросаясь вперед, Уинтерборн успел увидеть, как двинулись в атаку первые отделения его роты, потом все смешалось в дыму и грохоте рвущихся снарядов. Он видел, как покачнулся и упал его вестовой, когда между ними разорвался снаряд; потом исчез капрал, – его разнесло снарядом в клочки. Уинтерборн добежал до выемки, где проходила дорога, лег на краю и стал всматриваться в рассветную мглу. Ничего не видно, только дым, и он рванулся дальше. И вдруг со всех сторон – немецкие каски. Он схватился за револьвер. Потом заметил, что немцы безоружны и высоко подняли трясущиеся руки.