Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн

В городе мы окружены миллионами технологизированных объектов, которые заставляют компетентных пользователей каким-то образом мириться с их диктатом или обходить его. Мы находим общий язык с краном на кухне, который явно предпочитает два положения: «кипяток» и «холодная вода». Мы используем столовые ножи вместо крестообразных отверток. Мы вынужденно подчиняемся диктату «лежачих полицейских», но довольно легко справляемся с дорожными камерами при помощи нехитрого приложения для смартфона. У каждого современного горожанина в запасе есть несколько тысяч нерефлексивных приемов, тактик и лайфхаков, позволяющих ему взаимодействовать с лифтом (жители многоквартирных домов сначала вызывают лифт, а затем закрывают дверь квартиры, чтобы сэкономить лишних полминуты) и мусоропроводом (мусор приходится расфасовывать по маленьким пакетам, чтобы они влезли в мусоропровод – иначе придется идти до мусорного бака), домофоном, счетчиком электроэнергии, кофеваркой и велосипедом, не говоря уже о двух главных диктаторах современности: смартфонах и автомобилях. (С 2018 года в некоторых европейских городах сигналы светофора дублируются специальными устройствами под ногами ожидающих на перекрестке пешеходов – чтобы погруженным в свои смартфоны горожанам было сложнее не заметить красный свет.) Описанный в первой главе «эффект Маккензи» станет куда более понятен, если мы примем во внимание действие самих интерфейсов, а не только практики нашего обращения с ними.

В контексте соотношения афордансов и сценариев городских объектов особенно интересным становится феномен «антисоциального поведения». Дональд Норман приводит следующий пример. Павильоны из армированного стекла на британских железнодорожных станциях всегда были излюбленным объектом вандализма, поэтому стекло было решено заменить фанерой. Однако эта замена лишь раззадорила вандалов: новые фанерные поверхности в мгновение ока стали покрываться надписями и граффити. Норман пишет:

Как бы двусмысленно ни звучал этот тезис, но городской вандализм – один из наиболее наглядных примеров перформативного взаимодействия с городскими объектами, афордансы которых всегда больше, чем вписанные в них сценарии.

Латуровский теоретический ход позволяет говорить о городских объектах в категориях потенциальных и актуальных действий, предписаний и контрпредписаний. (Джон Ло и Викки Синглтон здесь еще более радикальны: технологические устройства – суть ритуалы, они сами являются паттернами объективированных действий [Singleton, Law 2013].) Но действовать – значит «опосредовать действия других». Следовательно, мы вынуждены говорить не о наших действиях посредством вещей, а о наших действиях совместно с вещами.

В качестве инструментов они передают социальную интенцию, которая проходит через них, без всякого на них влияния. В роли элементов инфраструктуры они образуют материальный фундамент, «на котором затем надстраивается социальный мир знаков и репрезентаций». Как проекции они могут только служить предметом утонченной игры в описания. Латур иллюстрирует данное положение на примере роли окошка, через которое общаются посетитель и служащий в почтовом отделении:

В результате этого разрыва объекты уже не могут вернуться в мир социального, не разрушив его.

Собственно, отсюда – весь пафос поворота к материальному как проекта эпистемической эмансипации материальных объектов.

Но это – манифест. Пока у нас в сухом остатке только различение сценариев/афордансов и разных типов сценариев (программ, метапрограмм и антипрограмм), связанных друг с другом. Пойдем дальше.

Должны ли мы сказать, что объекты – суть реификации, объективированные социальные отношения, в которые мы встраиваемся просто по факту взаимодействия с ними? И тогда берлинский ключ – это объективированные отношения власти и дисциплины, материальное продолжение интенции домовладельца? Или, напротив, объекты абсолютно суверенны и самотождественны, независимы ни от воли создателя, ни от интенции пользователя? Оба ответа кажутся неверными. «Суверенитет» объекта – вопрос степени. Хотя все объекты, по Латуру, обладают резистентностью – способностью «возражать» (to object) – возражают они по-разному. Именно здесь появляется ключевое различение между проводниками (intermediaries) и посредниками (mediator).