Генерал Алексеев - Василий Цветков

Генерал приводил также убедительные доводы о грозящей перспективе продовольственного кризиса на фронте, очевидной нехватки муки и фуража на предстоящую зимнюю кампанию 1917-1918 гг. А в том, что война теперь уже не закончится так быстро, как на это рассчитывали в начале года, Алексеев не сомневался. «Прежде же всего нужно возродить армию, — призывал Керенского отправленный в отставку Главковерх, — без нее гибель Родины неизбежна. Меры для возрождения известны, они в Ваших руках… Вам будет принадлежать тогда признательность современников и потомства»{76}.

В этих частных оценках Керенского и обращениях к премьеру очевидно стремление Алексеева определить эффективный «тип власти». И прежде генерала отличало стремление к устроению власти, которая будет максимально содействовать фронту, армии в достижении военных побед. В этом отношении идеи коалиционного правительства, «ответственного министерства» представлялись генералу столь же приемлемыми, как и идеи «министерства государственной обороны». Но летом 1917 г. Алексеев все более и более склонялся к идее военной диктатуры — власти, которая будет не только близка военным интересам по духу, но и будет осуществляться самими военными при поддержке сочувствующих политических структур. В дневниковой записи от 24 июля, задаваясь вопросом о политической дееспособности нового состава «благоверного Временного правительства», он отмечал: «Как правительство оно отсутствует; как собрание министров оно преступно и ничтожно: люди мелкие, партийные и дальше осуществления целей своей партии не идущие. Нам неминуемо предстоит пройти через период власти исключительно социалистического министерства. Только тогда, когда оно таким путем докажет и свое убожество, и свое неумение справиться с работой, настанут, быть может, иные дни… Дай Бог, чтобы тогда вышло на сцену все твердое, сильное, честное, ныне находящееся в угнетении».

Поскольку правые, монархические организации были запрещены и разгромлены после марта 1917 г., то среди военных определенной поддержкой пользовались многие представители кадетской партии. Партия народной свободы, хотя и не признавала фактическое установление республики в России, тем не менее полностью поддерживала идеи укрепления фронта, усиления внимания к нуждам действующей армии и, в первую очередь, к офицерскому корпусу. Но и кадеты, по мнению Михаила Васильевича, слабо призывали к «защите Родины», а не к «защите революции», недостаточно использовали патриотические, национальные идеи. Поэтому положительных результатов могла бы добиться твердая воля Верховного Главнокомандующего, чей статус подкреплялся бы соответствующими обширными полномочиями, возвращением ему полноты военной власти. Алексеев надеялся, что именно это удалось бы сделать новому Главковерху — генералу Корнилову: «Дай Бог Корнилову силы, терпения, мужества и счастья сладить с теми путами, которые наложены нашими военными министрами последнего времени на главнокомандование». Так в эти дни зарождались идеи надпартийной, национальной диктатуры, ставшие позднее центральными в политических программах Белого движения,

16 июля 1917 г. Алексеев в качестве наблюдателя присутствовал на совещании Главнокомандующих армиями фронтов и членов Временного правительства в Ставке. Позднее в своих записках он изложил основные тезисы прозвучавших докладов. Особенно он выделял выступление Деникина, в резкой манере объяснявшего причины неудачного наступления. Присутствовавший на совещании Керенский на словах соглашался со всеми пожеланиями выступавших, но его готовность осуществлять их на деле была сомнительна.

Алексеев выступил с эмоциональным и весьма красноречивым докладом, который, очевидно, не готовил специально. Его интересовали выступления генералов Главнокомандующих фронтами, интересовали «живые», а не «газетные» оценки положения на позициях после неудачного наступления, интересовало, насколько верными оказались те прогнозы относительно боеспособности армии, которые он давал еще весной. Обобщив услышанное, Михаил Васильевич убедился, что поставленный армии диагноз «политической болезни», к глубокому сожалению, подтверждается. Теперь «жалеть» правительство и говорить «правильные слова» он уже не собирался.

«Сейчас судьба России поставлена на карту, необходимо восстановить армию, иначе все будет бито, все завоевания революции будут потеряны. Без восстановления дисциплины спасти армию невозможно… Безусловно, меры правительства расшатали армию», — заявлял генерал. И первыми из совершенных властью ошибок Михаил Васильевич считал принятие приказа № 1 и «Декларации прав солдата». Приводя примеры из своей службы в должности Главковерха, Алексеев отмечал, что «бывший военный министр Гучков» советовал ему «не возбуждать теперь этих вопросов, ибо теперь на все надо смотреть сквозь пальцы», а в ответ на подготовленный генералом приказ о «недопустимости агитаторов в армии» в Ставку «был командирован особый генерал», настоятельно посоветовавший, чтобы Алексеев «взял приказ обратно». Подобные действия Петрограда вполне определенно показывали вектор политических «опасений» в отношении Ставки, и поэтому совершенно естественным становится отмеченное ранее требование Гучкова о запрещении распространения в армии «прощального приказа Императора». Нет смысла сомневаться поэтому (как это подчас делается в современной исторической публицистике) в его подлинности, достаточно обратить внимание на тот «политический ужас», который внушал «прощальный приказ» Николая II власти предержащей в Петрограде уже в самом начале революции. Ну а «Декларация прав» называлась Михаилом Васильевичем достаточно четко: «Последний гвоздь, заколачиваемый в гроб доблести, стойкости и дисциплины русской армии». Эти слова в комментариях не нуждались.

«Для поднятия боеспособности армии», как считал Алексеев, следовало незамедлительно решить вопрос с состоянием «тыловых частей». Приводя собственные впечатления от бесед с солдатами запасных батальонов, расквартированных в Смоленске, генерал отмечал: «Мы кормим громадное число бездельников. С утра до ночи все запасные части буквально ничего не делают. В запасных частях воспитания никакого, обучения нет, разврат полнейший. Если мы будем подымать армию, ее дух, доблесть и не обратим внимания на пополнения, то они сведут на нет нашу работу и по-прежнему будут вносить в армию разложение. Дело дошло до того, что солдаты отказываются давать рабочих для приготовления себе пищи. Итак, запасных частей в настоящее время в России не существует. Это — толпы бездельников, вечно митингующих, а в остальное время лежащих и спящих… Я разговаривал с солдатом, который до конца разговора так и не уяснил себе, с кем он говорит. Внешний вид солдата — ужасный, надо его хоть немного привести в порядок… Необходимо обратить самое серьезное внимание на госпитали. Они переполнены. Возьмите хотя бы тот же Смоленск. Если врач признает кого-либо здоровым, то подвергается оскорблениям: “Что он понимает, — говорит подвергаемый осмотру солдат, — у меня все нутро болит…”»

Безоговорочно осудил он и пресловутые «чистки» командного состава, проводившиеся «Поливановской комиссией» еще в период «министерства» Гучкова и превратившиеся в настоящую травлю кадровых, сознательных офицеров. Солдаты офицерам не верят: «Веры нет, дайте хоть уважение, но и это исчезло, так как о воспитании солдата в настоящее время и речи нет… Какое число офицеров выброшено по желанию господ “товарищей” из армии… Все по причине “недоверия”. Я бы с этим согласился, если бы не знал фактов, когда недоверие выражали командирам, которые только что в данную часть были назначены и которых никто из данной части не знал. Говорят, что мы, как наследие старого, получили недоверие, но разве мы все без исключения пользовались недоверием? На это я скажу: неправда, мы пользовались доверием, так как среди нас было много людей, жертвовавших свою жизнь за солдата… Менять личный состав — это еще более расшатывать армию. Конечно, негодных необходимо удалить, но выбрасывать сразу 120 генералов (“итог” работы Гучкова. — В. Ц.), среди которых много было хороших, недопустимо…»