Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Разговаривая с женой, Рабино не смотрел на нее. Он не стал добавлять: «Сегодня утром я не устоял перед искушением и прочел отвратительный дневник твоих побед, после чего бросил его в огонь». Она и так очень скоро сама обнаружит пропажу.

Из своей черной накидки он извлек небольшой кожаный мешочек и оставил его на краю стола. Рука его дрожала, и несколько раздавленных листочков выпали оттуда, наполнив теплую комнату запахом горечи. Он говорил мягким увещевающим тоном, но, уходя, повернул в замке ключ, который заранее припрятал, опасаясь драки. Он уже давно подозревал, что Сосия способна применить к нему насилие: в последнее время он все чаще вспоминал синяки и шрамы на исхудавших от голода телах ее маленьких братьев и сестер. Чем больше свидетельств ее преступлений попадалось ему на глаза, тем сильнее он боялся ее.

Сосия начала кричать, едва он успел закрыть за собой дверь. Он торопливо уходил по улице прочь, а в ушах у него отдавался ужасный шум. Сначала она проклинала его на родном языке, а потом перешла на венецианский диалект.

Она визжала:

– Добра к венецианцам! Я покажу тебе, что значит быть доброй к ним! Еще никто не был так добр к столь многим из них, как я!

На улице в окнах одни за другими распахивались ставни. Рабино сгорал от стыда, ощущая на себе любопытные взгляды соседей. Сосия продолжала оглашать воздух истошными воплями, колотила в дверь, трясла железные решетки на окнах. А потом она начала бить тарелки, стоявшие на столе, со звоном ударяя ими друг о друга, словно в цимбалы. Но к этому моменту Рабино был уже далеко.

И вот тут-то она обнаружила сгоревшие останки своего дневника, торчащие из-под янтарных углей в очаге.

Разрушение продолжалось все утро, прежде чем шум ломающегося дерева и звон битого стекла начали стихать. К этому времени Сосия распахнула медицинский шкафчик и вышвырнула из него все травы, которые Рабино тщательно собрал и высушил прошлым летом. Она опорожнила десятки маленьких бутылочек, насыпав горку искрящейся пыли, и поддала ее ногой, отчего в воздухе образовалась яркая шуршащая радуга.

Со стены она сорвала родильный поднос, подаренный Рабино ко дню свадьбы каким-то благодарным клиентом. Она знала, что все пациенты Рабино, с уважением относящиеся к нему, перешептываются за его спиной, удивляясь тому, что у них до сих пор нет детей. На подносе сверкающей темперой было изображено «Торжество Любви». На триумфальной колеснице восседал пухленький Купидон. На спине греческого философа ехала куртизанка. Образы, показывающие, как страсть побеждает сухой интеллект, были взяты из поэмы Петрарки. Она швырнула поднос в огонь и смотрела, как пламя сначала робко, а потом все уверенней стало пожирать его.

Но гнев ее не угас окончательно. Она должна была заставить Рабино страдать еще сильнее. Сосия окинула взглядом Ковчег[166] с его шелковой занавеской. Тора, как всегда, была разряжена, словно принцесса, – единственный предмет роскоши в их доме, – но она знала, что даже долготерпения Рабино не хватит, чтобы безропотно снести надругательство над символом веры, которую, как он наивно полагал, они оба разделяют.

– Я покажу ему, во что верю! – вслух сказала она.

Вбежав на кухню, Сосия выхватила из каменной миски головку творожного сыра. Вернувшись в soggiorno, она завернула сыр в край шелковой занавески и раздавила его. Теперь его Тора начнет вонять! А он ни за что не догадается почему! Давясь смехом, она вдруг вспомнила об их брачном свидетельстве, ketubba.

Она подошла к шкафчику и вынула из выдвижного ящика тяжелый документ на веленевой бумаге. По диагонали он имел в длину около двух футов и был почти квадратным, с легким закруглением наверху и рисунками на религиозные темы. Между двумя колоннами рисунков писец чернилами и яичной темперой вписал слова, в которых Рабино обещал достойно содержать ее за счет всего принадлежащего ему имущества, сохранив ее приданое невесты на будущее, дабы воспользоваться им только в том случае, когда все остальные возможности будут исчерпаны. Он обещал делиться с нею всем, что имеет, сняв с себя последнюю рубашку, и хранить ей верность, начиная со дня свадьбы и до той поры, пока смерть не разлучит их. Она же, непорочная девственница Сосия, благословенная среди женщин, вверяла ему свою жизнь, обещая оставаться верной и исполнять все супружеские обязанности.

Сосия ткнула большим пальцем в слово «девственница». Она вдруг вспомнила, как на бледном лице Рабино выступил пот, когда он осквернил свою веру, подписав документ, и тем самым навлек на себе бесчестие. Быть может, именно поэтому их ketubba лежал в ящике, а не висел в рамочке на стене, являя собой освященный символ брака, как было в обычае в других еврейских семействах. В день их свадьбы он уже знал, что она – не девственница, потому что сам изнасиловал ее, хотя и не догадывался о том, насколько глубоко и страшно она была изнасилована до него. Взяв документ в руки, она уже не сомневалась, что Рабино не сможет наказать ее за его уничтожение, потому что бумага никогда не была по-настоящему священной. Она подозревала, что чувство вины, которым он терзался, вынудит его простить ее; муж, в чем не было сомнения, беспокоился о ней сильнее, чем любил себя самого. Она же полагала это странное смиренномудрие достойной презрения слабостью.

– Кто ты такой, чтобы запирать меня в доме, господин муж? – насмешливо проговорила она вслух.

Что ж, сейчас она уничтожит их брачное свидетельство, прибегнув к ритуалу, которого оно заслуживает. Она приподняла занавески Ковчега, распахнула его позолоченные дверцы и вынула оттуда yad, указку, используемую при чтении Торы. На одном конце небольшого серебряного жезла располагалась крошечная человеческая кисть с вытянутым указательным пальцем. Касаться Торы нечистой человеческой кожей было запрещено, поэтому Рабино пользовался указкой, когда читал вслух священные тексты.

И вот теперь Сосия принялась полосовать их брачное свидетельство церемониальной указкой. Золотым пальцем она попыталась выцарапать глаза нарисованным маленьким фигуркам, а потом провела ею по диагонали через весь документ. На словах и рисунках появились рубцы и царапины. На стол посыпались крошечные чешуйки темперы. Но сам материал, из которого был изготовлен ketubba, остался неповрежденным – он был толстым и плотным, почти как кожа. Сосия не могла избавиться от душившего ее бешенства, пока документ сохранял свою самодовольную целостность.

На нее вновь нахлынула волна ярости. Она попробовала разорвать ketubba руками, отчего волосы ее темными космами разметались вокруг головы, став похожими на рябь на непригодной для питья, жесткой воде. Ей казалось, что, уничтожив брачное свидетельство, она даст выход гневу, сжигавшему ее изнутри. Она вдруг сообразила, как это можно сделать, и перестала царапать бумагу указкой.

Она знала, что в числе прочих реликвий Рабино хранит и maghen kemp, небольшой инструмент, по форме напоминавший декоративный топорик, используемый в церемонии обрезания. Найти maghen kemp не составило труда, он лежал, хвастливо завернутый в бархат. До сих пор ей не доводилось держать его в руках, и она удивилась его тяжести, которая изрядно оттянула ее правую руку, словно требуя, чтобы Сосия отказалась от своих намерений. Но гнев заставил ее отбросить всякую осторожность.