Седьмая встреча - Хербьерг Вассму

— Об этом тебе ничего неизвестно, — насмешливосказала она.

С тех пор он вел себя как ее телохранитель и вАкадемии, и в городе. Если, конечно, не был пьян. И больше никогда не упоминалоб «еще одном удовольствии», когда они оставались одни.

* * *

Руфь узнала, что Тур подолгу гостит наОстрове. Теперь у матери с Эмиссаром появился телефон, поэтому она позвонила ипоблагодарила мать. Когда она поняла, что мать надеется, что они вместевстретят Рождество, ей пришлось осторожно отклонить это предложение.

— Мне хочется провести его вдвоем с Туром, —объяснила она.

— В нашем роду еще никто не бросал своихдетей, как это сделала ты, — резко сказала мать.

— Мама, пожалуйста, пойми.

— Я и понимаю, что, раз ты живешь так далеко,у вас с Уве уже никогда не будет по-старому.

Каким-то образом Руфи удалось перевестиразговор на другую тему прежде, чем они попрощались.

Как только Тур подбежал к ней на автобуснойостановке, у Руфи заныло сердце. И продолжало ныть все время, пока она быладома. Особенно, когда она смотрела, как он спит. Она никуда не ходила без него.Поэтому большую часть времени они были вместе, она и Тур.

Однажды вечером она вдруг заплакала, читая ему«Шляпу волшебника»[33].Тур заметил, что эта книга не грустная, грустная совсем другая.

Как-то раз Уве пришел домой с вечеринкираньше, чем собирался. Видно было, что он крепко выпил. Не очень уверенно, но свидом собственника он окликнул Руфь. Она стояла в ванной в нижнем белье, Увеобнял ее. Она не противилась, но с удивлением отметила, что ее тело неоткликнулось на его призыв. Поэтому, когда он захотел уложить ее на кровать вкомнате для гостей, где спал сам, пока она жила дома, она воспротивилась.

— Но ведь мы женаты! — зло и угрюмо буркнулон.

— Это не мешало тебе спать с другими! —бросила она в ответ.

Уве отпустил ее и ушел. После этого лед междуними уже не таял.

В тот день, когда Тур понял, что мама сновауедет, он вцепился ей в волосы и долго не отпускал, но не плакал. Плакала она.

Уве смотрел на них, однако не пытался помочьей. Они почти не разговаривали друг с другом, и Руфь не жалела об этом. До тойминуты не жалела.

— Ты можешь с папой приехать в Осло ко мне вгости, — сказала Руфь первое, что пришло ей на ум.

— Когда? — подозрительно спросил Тур.

— На Пасху.

— На Пасху я еду в горы, — донеслось с дивана,где лежал Уве.

— Ну тогда, может быть, раньше?

— Только у таких, как ты, каникулы длятсяцелый год, — буркнул Уве и вышел.

— Тогда я приеду к тебе. Уже скоро, —прошептала Руфь, пытаясь разжать кулачок Тура и освободить свои волосы. Кулачокбыл влажный и дрожал.

Последние полчаса Тур бранил ее за то, что онаплохо погрузила кубики на грузовик, который он возил между диваном и обеденнымстолом. Она растерянно слушала, разглядывая изгиб его верхней губы и вытираяему нос, из которого все время текло.

* * *

В январе снег начал заносить окна, выходящиена крышу. Январское солнце превращало снег в капли воды на светло-серойповерхности стекла.

Уве написал короткое письмо и сообщил, что Туротказывается есть. Он тоскует по маме.

Каждую ночь Руфь неизменно просыпалась в тричаса и придумывала, каким образом можно заставить Тура есть. И просилаЭмиссарова Бога о помощи.

Первые дни все ее мысли были заняты Академией,и это мешало ей думать о чем-либо другом. Радость, что в Осло не бываетполярной ночи, давно прошла. Все равно январь есть январь.

От городской пыли, шума и серого снега глаза уРуфи всегда были красные. Стоило ей остаться одной в любом месте, как у нееначинали течь слезы. Ее это мучило.

Однажды профессор дал ей почитать книгу оФриде Кало[34],художнице, о которой Руфь никогда раньше не слышала. Как ни странно, но вид еекартин немного утешил Руфь.

Она решила, что в Норвегии так писать нельзя.Здесь боль должна быть более интеллектуальной и призрачной. Только дляпосвященных. Ей не следует быть слишком явной или преувеличенной. Ее нужнопрятать. В Норвегии нельзя выставлять свою боль напоказ.

Почему-то ей казалось, что Тур похож наавтопортрет Фриды Кало. Она видела сходство в бровях. Во взгляде. В скулах.Хотя, вообще, Тур был похож на Йоргена. По крайней мере, внешне. И это уже неимело отношения к Фриде Кало.

Иногда Руфи казалось, что Тур похож на нее. Ноутверждать этого она не могла, ведь она сама все время менялась. И была уже совсемне той, что когда-то летом работала на озеленении городского парка.

Она достала альбом для набросков и нарисовалакарикатуру на родителей, дав волю своей неприязни. Вырисовывая зубы Эмиссара икаплю, висящую на носу у матери, она поняла, что ведет себя по-детски. Она быласвоим собственным ребенком, мстившим родителям за то, что сама не сумела бытьхорошей матерью.

Руфь разорвала рисунок, скомкала его и бросилав огонь. Он мгновенно сгорел.

Ее боль не была похожа на ножи и гвозди Кало,она напоминала призрачное свечение, идущее из глубины существа. Поэтомуединственное, что она могла противопоставить искусству Фриды Кало, была жалостьк себе.

Портрет Горма у нее тоже не получился.Временами она делала по несколько эскизов в неделю. Но он неизменно получалсяслишком красивым, а потому — неживым. Руфь то злилась, то впадала в отчаяние.

Как-то вечером, вернувшись из Академии, онаначала писать женщину на мостках над пустым бассейном. Или в свободном падениина зеленые плитки и плоских мертвых рыб.

Сперва она сделала множество набросков, потомнесколько эскизов. И наконец начала писать маслом. Как ни странно, но этаженщина немного освободила ее от чувства собственной неполноценности.

* * *

Приехав домой на пасхальные каникулы, Руфь незабыла похвалить Уве за то, что Тур хорошо выглядит. В ответ на это Уве толькопожал плечами. При каждом удобном случае он демонстрировал ей, что у нее нетправа на любое мнение о Туре или о нем. Понять его было нетрудно.

Он никогда не спрашивал, что она делает вОсло, с кем бывает. Она ни разу не слышала, чтобы он произнес слово «Академия».Но понимала, что все это ревность к ее жизни, которую он не мог контролировать.

Он перестал сдерживать раздражение, когдапонял, что ее это не задевает. Например, то, что Тур рассказал ей, как однаждыутром, проснувшись, он обнаружил у них тетю по имени Мерете. К счастью, Увевскоре уехал в горы и пробыл там почти всю Пасху.