Что я любил - Сири Хустведт

— Из самого песок сыплется, а гляди-ка, ждешь чего-то, ищешь… А чего? — спрашивал я себя. — Искупления?

Слово "искупление" возникло не случайно, но я еще не мог объяснить, что за ним стоит. Почему мне все время казалось, что на дне моих мыслей чья-то смерть? Чья? Чужого мальчика, которого я вообще не знал, которого видел всего раз. Я даже не мог бы точно сказать, как он выглядел. Неужели меня пригнал в Айову Рафаэль, которого еще называли Я? Ответа на этот вопрос у меня не было. Но к тому, что я не знаю ответа на собственные вопросы, мне было не привыкать. Чем больше что-то занимает мои мысли, тем быстрее это "что-то" улетучивается, подобно пару, поднимающемуся из пещерных глубин сознания.

В гостинице стоял запах промозглой сырости. Так пахло в бассейне Молодежной иудейской ассоциации, куда я ходил плавать, когда мы только-только переехали в Нью — Йорк. Я смотрел на толстуху с желтыми кудельками, сидевшую за регистрационной стойкой, и вспоминал гулкое эхо доски для прыжков в воду, пружинившей у меня под ногами, и мокрые плавки, которые я стягивал с себя в полутемной раздевалке. В холле так сильно пахло хлоркой, словно невидимый бассейн пропитал собой стены, ковер и обивку кресел. На толстухе красовался бирюзовый свитер с вывязанными розовыми и оранжевыми цветами устрашающих размеров. Я не знал, как поточнее сформулировать вопрос. Про кого мне спрашивать: про двух молодых парней или про бледного тощего мужчину и высокую девицу? Я решил начать с имен.

— Векслеры? — отозвалась толстуха. — Есть. Уильям и Марк.

Я опустил глаза. Боже, какая низость! Отец и сын!

— Они сейчас в номере?

Я уперся взглядом в табличку с именем, приколотую к необъятной груди. На ней значилось: "Мэй Ларсен".

— Ушли. Где-то с час назад.

Толстуха чуть наклонилась вперед. В ее водянистых глазках сквозило пронзительное любопытство, которого я старался не замечать. Нужно было снять номер.

Мэй Ларсен внимательно изучила мою кредитную карточку.

— Они вам письмо оставили.

Она протянула мне ключ и конверт.

Я отошел, чтобы не читать при ней, но чувствовал, как толстуха буравит меня взглядом. В конверте лежала записка.

Дорогой дядя Лео!

Мы все тут: i — Я, 2 — Я, 7-Я. Пора на кладбище.

Целую, пока.

Секс-монстр &Со

Как выяснилось, Мэй Ларсен случайно слышала, что Марк и Джайлз собирались прошвырнуться по магазинам, и сообщила мне об этом. Она указала мне ближайший торговый центр в нескольких минутах ходьбы от гостиницы. В любой другой ситуации я, разумеется, никуда бы не пошел, а остался бы в отеле, но перспектива провести не час и даже не два в холле под бдительным оком толстухи показалась мне просто немыслимой. Я побрел по закоулкам маленькой туристической зоны, очевидно не столь давно подвергшейся реставрации с учетом последних американских представлений об очаровании старины. Я смотрел на затейливые скамеечки, на голые деревья, на кофейню, предлагавшую капучино, кофе-латте и эспрессо. Дойдя до конца переулка, я повернул налево и оказался перед торговым центром. У входа посетителей приветствовал заводной Санта-Клаус, восседавший над праздничной витриной. Он поклонился и скованно помахал мне рукой.

Я не помню, сколько прошло времени, сколько я бродил между стоек с разноцветными рубашками, болтающимися платьями и стегаными пуховиками, которые даже на вид были куда теплее моей шерстяной куртки. Мишура и разноцветные лампочки вздрагивали у меня над головой, когда я переходил из одной секции в другую. Торговые марки были сплошь знакомые, в каждом американском городе, и большом и маленьком, их магазины чуть не на каждом углу, а уж в Нью-Йорке-то их вообще пруд пруди, и тем не менее, когда я бродил между отделами Gap, Talbots и Eddie Bauer, где мне за каждой стопкой одежды мерещились Марк и Джайлз, я вновь чувствовал себя чужаком. Сетевые магазины, переливающиеся огнями на пустынных равнинах американской глубинки и поэтому заметные, в Нью-Йорке почти не бросаются в глаза. На Манхэттене их аккуратные логотипчики вынуждены соперничать с тысячами выцветших вывесок давно не существующих компаний, которые просто руки не доходят снять. Они пробиваются сквозь шум, копоть и мусор улиц, сквозь разноголосицу и вопли многоязычной толпы. В Нью-Йорке тебя заметят, только если ты будешь вести себя как буйнопомешанный: заметен отморозок, швыряющий в стену бутылки, заметна орущая тетка, размахивающая зонтиком. Глядя в тот вечер на собственное отражение то в одном зеркале, то в другом, я себя не узнавал. На фоне жителей Айовы я выглядел изнуренным евреем, бредущим сквозь толпу раскормленных гоев. Одновременно с приступом мании преследования в моем мозгу клубились странные мысли. Из головы не шли могилы, надгробные плиты, покойная мать Джайлза, каламбурчик из записки — "7-Я" / "семья" и Марк, разгуливающий в женском парике. Я вдруг почувствовал себя абсолютно выпотрошенным. Поясница разламывалась, мне нужно было на воздух. Я чуть не опрокинул пластмассовый контейнер, набитый лифчиками. К горлу подкатила тошнота, и мне пришлось остановиться. На мгновение я ощутил во рту рвотный привкус.

Поужинав жестким бифштексом и пакетом жареной картошки, я пошел обратно в отель. Меня ждала записка, которую тут же протянула мне Мэй Ларсен:

Лео, ку-ку!

Смена декораций:

г. Нашвилл, отель "Оприленд".

Если Вы не приедете, Марк отправится в гости к моей матери.

Ваш друг и почитатель Т. Дж.

Иногда по ночам я опять и опять плутаю по коридорам отеля "Оприленд", поднимаюсь на эскалаторах, перехожу с этажа на этаж, блуждаю по буйным зеленым зарослям под стеклянным куполом крыши. Я прохожу мимо игрушечных поселочков, призванных напоминать Новый Орлеан, Саванну или Чарлстон, иду через мостики, под которыми журчит вода, затем по эскалатору вверх, потом вниз, потом снова вверх, и все это время я непрерывно ищу номер 149872, расположенный в крыле под названием "Байю", но найти не могу. Услужливая девушка на регистрационной стойке снабдила меня планом и прочертила на нем маршрут, я всматриваюсь в линии, но ничего не понимаю. Сумка, в которой практически ничего нет, оттягивает плечо все сильнее и сильнее. Боль в пояснице ползет по позвоночнику вверх, и всюду, куда бы я ни пошел, меня преследует музыка кантри. Она верещит из каждой трещинки, из каждого угла и не замолкает ни на секунду.

Все происшедшее было неразрывно связано с фантасмагорическим интерьером отеля: его безумная архитектура лишь вторила тому, что тогда творилось у меня в голове. Я лишился основ, а вместе с ними и ориентиров на местности, которые должны были помочь мне устоять.

На последний авиарейс из Айовы я опоздал, так что пришлось ждать целую ночь. На следующее утро я улетел в Миннеаполис и только днем смог сесть на самолет до Нашвилла. Я повторял себе то же, что сказал Вайолет по телефону: записка Джайлза содержала угрозу для жизни Марка, и одного этого было достаточно, чтобы заставить меня продолжать погоню. И тем не менее я прекрасно сознавал всю нелепость своих действий. В Миннеаполисе я вполне мог усесться под дверями номера Марка и Джайлза и спокойно дожидаться их возвращения. В Айове я мог сделать то же самое. Вместо этого я в одном случае оставил им записку, а в другом непонятно зачем слонялся по торговому центру. Я вел себя так, словно не хотел с ними встречаться. Более того, Джайлз получал от моих преследований удовольствие, и чем дальше, тем больше, ведь и в телефонном разговоре, и в записке угрозы ловко сочетались с игривым кокетством. Полиции он, судя по всему, не боялся, иначе стал бы он объявлять о каждом своем следующем шаге? Так что Марку вряд ли грозила опасность, а значит, он по доброй воле скакал с одного рейса на другой вслед за своим дружком или любовником.