Бен-Гур - Льюис Уоллес

Она отвела взгляд.

– Но почему ты спросила об этом? – произнес он.

– Видишь ли, хозяин…

– Нет-нет, Есфирь, не надо так. Зови меня другом, если хочешь – братом; но я не твой хозяин и никогда им не буду. Зови меня своим братом.

Ему не дано было заметить радостную улыбку девушки, ее порозовевших щек и заблестевших глаз.

– Я не могу понять, – сказала она, – почему ты предпочитаешь ту жизнь, которую сейчас ведешь, жизни… жизни…

– … Полной жестокости, а может быть, и крови, – закончил он за нее.

– Да, – кивнула она головой, – не могу понять, как ты можешь предпочесть такую жизнь той жизни, которой бы мог жить на своей прекрасной вилле.

Есфирь, ты ошибаешься. Это отнюдь не предпочтение. Увы! Рим вовсе не так уж великолепен. Я иду на это по необходимости. Остаться здесь – значит умереть; но если я возвращусь в Рим, конец будет таким же: от чаши с ядом, ножа наемного убийцы или по приговору судьи, вынесенному на основании лжесвидетельства. Богатство Мессалы и прокуратора Грата добыто грабежом состояния моего отца; и для них необходимо сохранить то, что они когда-то заполучили. Решить дело миром для нас невозможно, потому что мы разных вероисповеданий. А потом… потом… Ах, Есфирь, если бы даже я мог купить их, я бы не стал этого делать. Я не верю, что для меня возможен мир с ними; нет, он невозможен даже в дремотной тени и сладком воздухе моей старой виллы – и не важно, кто разделит ее со мной, чтобы помочь мне нести бремя этих дней. Да и покой невозможен для меня, пока мои родные пребывают в неизвестности, потому что я обязан сделать все возможное, чтобы найти их. Но если я найду их изнемогающими в страданиях, разве не должен виновник этого понести достойное наказание? А если их уже нет в живых, разве могут убийцы ускользнуть от моей мести? О, я не могу дремать и грезить! Даже самая святая любовь не сможет заставить меня отказаться от этих планов.

– Неужели все так плохо? – спросила Есфирь дрожащим от нахлынувших чувств голосом. – И ничего, совсем ничего нельзя сделать?

Бен-Гур взял ее за руку.

– Ты так беспокоишься обо мне?

– Да, – просто ответила она.

Рука девушки, маленькая и теплая, утонула в его ладони. Он ощутил дрожь ее пальцев. И тут опять перед ним возник образ египтянки, во всем отличающейся от этой девушки, – высокой, дерзкой, искусной льстицы, с живым умом, восхитительной красотой и очаровательными манерами. Он прижался к руке губами и разжал пальцы.

– Ты должна заменить мне Тирцу, Есфирь.

– А кто такая Тирца?

– Моя младшая сестра, которую римляне похитили у меня и которую я должен найти, иначе мне не будет ни сна, ни покоя.

На террасу упал луч света из открывшейся двери и осветил их. Обернувшись, они увидели слугу, выкатившего из двери кресло с Симонидисом. Бен-Гур и Есфирь приблизились к купцу, и разговор перешел в другое русло.

Очертания галеры стали исчезать во мраке. Совершив разворот, в дымном свете факелов и под крики матросов она устремилась в открытое море – оставив Бен-Гура предаваться раздумьям о Царе, Которому суждено явиться.

За сутки до начала соревнований, во второй половине дня, все необходимое для скачек было перевезено из становища Илдерима в город и размещено в помещениях у цирка. Наряду с оборудованием шейх велел захватить и много чего еще; так что караван с рабами, лошадьми, гружеными телегами и ревущими верблюдами больше напоминал переселение племени из Пальмового сада на новое место. Зеваки на обочинах дороги не могли удержаться от смеха, глядя на это зрелище; но надо заметить, что при всей его вспыльчивости старый араб нимало не был задет их грубостью. Если за ним велась слежка, как он имел все основания полагать, то соглядатай смог бы довести до сведения своих римских хозяев лишь картину кочевья орды варваров. Римляне, конечно, от души посмеются; горожане позлословят; но какое ему дело до всего этого? На следующее утро этот караван будет далеко на дороге в пустыню, и с ним уйдет все, что хоть сколько-нибудь ценно для племени – за исключением того, что существенно необходимо для скачек и триумфа его четверки. По существу, он отправлялся к себе домой – все шатры были свернуты, становища уже не существовало; так что те, кому это угодно, могли ловить их с таким же успехом, как и ветер в поле. В наибольшей безопасности человек находится тогда, когда над ним смеются; и старый умный араб прекрасно знал это.

Ни он, ни Бен-Гур не переоценивали влияния Мессалы; по их расчетам, он не станет предпринимать против них никаких действий до тех пор, пока они не встретятся на арене цирка. Если же Мессала потерпит там поражение, и в особенности от Бен-Гура, то тогда нужно ждать от него самого плохого; он скорее всего не будет даже дожидаться совета от Грата. Исходя из этого, они спланировали свои действия и были готовы держаться подальше от возможной опасности. Сейчас они скакали рядом, в хорошем расположении духа, исполненные уверенности в победе на завтрашних скачках.

По дороге они заметили поджидавшего их Маллуха. Верный их товарищ ни единым знаком не показал, что знает об отношениях, которые с недавнего времени связывали Бен-Гура и Симонидиса, или о соглашении между ними и Илдеримом. Он поприветствовал их и протянул шейху несколько бумаг:

– Мне удалось достать бумагу от устроителей игр, только что вышедшую, в которой вы сможете найти список всех участников и их лошадей. Там вы прочитаете и расписание тренировок. Не дожидаясь результатов, дорогой шейх, я заранее поздравляю вас с победой в гонках.

С этими словами он оставил почтенного шейха изучать бумаги и повернулся к Бен-Гуру.

– Мои поздравления и тебе, сын Аррия. Теперь уже ничто не помешает тебе встретиться с Мессалой. Мы выполнили все условия, необходимые для участия в играх. Сам устроитель игр заверил меня, что все в порядке.

– Благодарю тебя, Маллух, – с чувством произнес Бен-Гур.

Маллух продолжал свой доклад:

– Твой цвет – белый, у Мессалы цвета смешанные, алый и золотой. Добрый знак такого выбора виден уже повсюду. Мальчишки уже сейчас развешивают по всем улицам белые ленты; завтра каждый араб и каждый еврей в городе будут носить их на своей одежде. В цирке же ты увидишь, что все галереи будут украшены пополам белым и красным.

– Да, галереи, но не трибуны для именитых зрителей.

– Да, там будут царить алый и золотой. Но если мы выиграем скачки, – Маллух улыбнулся при одной только мысли об этом, – если мы выиграем, как будут беситься эти надутые индюки! Ведь они делают ставки на пари, исходя из своего презрения ко всему неримскому – два, три, пять к одному на Мессалу, поскольку он римлянин.

Понизив голос, он добавил:

– Становится плохо при одной только мысли о том, что некий еврей с высоким положением в Храме собирается поставить свои деньги по таким ставкам; но у меня есть друг в кругах, близких к консулу, и я приватно попросил его принять пари по любым ставкам – три, пять или десять к одному, как бы высоко они ни взлетели, пусть это даже и совершенное безумие. На эти цели я предоставил в его распоряжение шесть тысяч шекелей.