Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов

не стала заметным импульсом для становления мемуарного жанра в России. Воспоминания, включающие сюжеты, связанные с Семилетней войной, отражают общие тенденции неравномерного развития мемуаристики в России, от служебной «скаски» к беллетризации собственной биографии, и никакого скачка здесь не наблюдается. Для половины авторов по разным причинам Семилетняя война вообще стала лишь одним из эпизодов в ряду других перипетий жизни и военной службы, и отнюдь не самым значимым.

Возможно, это связано еще и с тем, что официальная риторика скорее избегала памяти о Семилетней войне. С самого начала подчеркивая, что Россия вступает в войну, лишь исполняя союзные обязательства, отечественная пропаганда стремилась к демонстрации миролюбия и нежелания воевать. Это, в частности, хорошо прослеживается в торжественных одах, которые, следует отметить, были немногочисленны. Ведущие одописцы М. В. Ломоносов и А. П. Сумароков за 5 лет посвятили событиям Семилетней войны в общей сложности всего пять торжественных од (а Сумароков еще балет «Новые лавры»). Характерно при этом, что оды Ломоносова одновременно приписаны и победам над пруссаками, и еще какому-нибудь событию: тезоименитству или рождению государыни[964]. В сочетании с известной нерешительностью российской армии в целом ряде кампаний Семилетней войны эта позиция «помощной стороны»[965] вполне могла привести к тому, что отнюдь не все заметили, как война началась. Это косвенно подтверждается дневниковыми записками В. А. Нащокина, в которых его собственные свидетельства перемежаются выписками из периодики и цитатами из различных документов. Благодаря своему весьма высокому положению и близости ко двору Нащокин был весьма осведомленным человеком и потому стремился анализировать отраженные в прессе события, предугадывая их последствия. Так, в записях за 1751 г. (точнее датировать нет возможности) он отметил «прусского двора оказательные поступки против полномочного российского министра г. Гроса»[966], вероятно, еще до последовавших за этим скандала и разрыва дипломатических отношений между Россией и Пруссией. В некоторых случаях Нащокин прямо говорит о том, что то или иное событие недостаточно отмечено прессой, как, например, союзный договор Пруссии с Англией 1756 г.: «В начале сего года небеззнатное дело вдруг оказалось, что о том отнюдь слуха не было, а 6 февраля в полученных газетах между прочими ведомостьми из Лондона <…> напечатано, что <…> минувшего генваря 16 числа ввечеру был великий совет в Сен-джамсе, в котором подписан трактат между дворами английским и прусским <…> А более для того, что ожидается, какой случай между Францией и английским двором произойдет: война или мир? в том будет участие иметь прусский двор, как означилось в учиненном между оными дворами трактате»[967]. Задаваясь вопросом, приведет ли этот договор к войне, Нащокин исподволь подчеркивает, что те закономерности, которые ясны ему как человеку, интересующемуся большой политикой и положением при европейских дворах, очевидны не всем читателям газет.

В процессе осмысления Прусской войны, безусловно, сыграла свою роль и неоднозначность восприятия заключенного Петром III мира, условия которого в основном были подтверждены и Екатериной II, на чье царствование пришлась большая часть жизни мемуаристов. Война, которая долго и неочевидно разгоралась, закончилась неоднозначно. Бурные внутренние события, происходившие в России в первой половине 1762 г., несколько затмили внешнеполитические обстоятельства. Для тех же, кто находился в Заграничной армии, собственно война не закончилась, так как началась подготовка к походу на Данию, а Чернышевский корпус и вовсе перешел в распоряжение недавнего противника. В этих обстоятельствах в повседневной жизни рядового офицера, не склонного к рефлексии по поводу решений командования и не имеющего возможности выйти в отставку (такого, как, например, Хомяков), ничего не изменилось.

В то же время даже на столь небольшой выборке видно, что Семилетняя война стимулировала стремление к фиксации повседневной жизни в дневниковой форме. Болотов в годы войны вел несохранившийся «Журнал походу нашему»[968], Прозоровский начал вести дневник сразу после окончания Семилетней войны и сожалел, что не делал этого раньше. Судя по той подробности, с которой Хомяков перечисляет все движения своего полка, он тоже не мог обойтись без записей. Наконец, генерал-майор С. И. Мосолов, мемуарист более позднего времени, пишет, что его отец, капитан артиллерии, владевший немецким языком, оставил ему некоторые свидетельства своего участия в Прусской войне: «Отец мой всю войну служил Семилетнюю против Пруссии и был в разных баталиях и походах, о чем мне мать после часто говорила и отдала мне все книги военные и тетради его руки»[969].

Поэтому в известном смысле можно говорить об эффекте отложенного действия. Не случайно ни одна из ключевых фигур Семилетней войны с российской стороны: П. С. Салтыков, В. В. Фермор, З. Г. Чернышев, П. А. Румянцев, П. И. Панин, В. И. Суворов и т. д. – не написала мемуаров[970]. Вероятно, им просто не приходило это в голову, в том числе и потому, что иногда их образование и кругозор были недостаточными. Зато об этом задумалось следующее поколение, те, кто, почувствовав себя участником мировой истории, попытался этот момент зафиксировать, а впоследствии осмыслить, подводя итог прожитой жизни.

Приложение. Публикация документов

Письмо российского представителя на планируемом Аугсбургском мирном конгрессе графа И. Г. Чернышева канцлеру графу М. И. Воронцову от 3 ноября 1761 г. о своей поездке в расположение русского корпуса при австрийской армии

№ 1

Сиятельнейший граф, милостивый государь!

Сего 24‐го числа я из армии господина Лаудона возвратился, пробыв там несколько дней лишнева перед тем, что я вашему сиятельству в последнем моем письме от 27‐го числе доносить честь имел. Но оное было от так несносной дурной дороги, какой я нигде никогда вообразить себе не мог. Ибо как здесь почты хорошие не учреждены, однако я более 8-ми, а иногда и 6 миль в сутки сделать не мог. Отчего слишком вдвое в дороге пробыл, нежели пробыть щитал.

Причина оным дурным дорогам не токмо одно поздное осеннее и трехнедельное сряду дождливое время, отчево вся земля распустилась. Но более всего к тому способствует несказанное множество подвозок на фурах в армию сена и соломы, которую по оной же дороге из серкла[971] Кенигграц и Часлау[972] возить принуждены. Оные два серкла из близ к ним прилегших маетностей[973] должны в нынешнее время, а именно: в октябре и ноябре по 30 000 центнеров, то есть 75 т. пудов на месяц привезти. В протчие, то есть в зимние, по 50 000 центнеров с лишком, так, чтоб вся поставка, состоящая в 300 000 центнерах, то есть в 75 000 пудах в марте кончена была