Сакура и дуб - Всеволод Овчинников

Реформа 1870 года подобным же образом разделила гражданскую службу надвое, возвела барьер между руководителями и исполнителями. Чтобы попасть в «административный класс», открывающий доступ на руководящие посты, стало необходимым сдавать экзамены по классическим дисциплинам в том объеме, как они изучаются в публичных школах и университетах Оксфорда и Кембриджа. Ясно, что такой образовательный ценз – нечто вроде экзаменов «одиннадцать плюс» для взрослых – был задуман как социальный фильтр.

«Доклад Норткота-Тревельяна» являет собой пример того, как британский господствующий класс использовал опыт, приобретенный в колониях, для усиления государственного механизма в метрополии. Примечательно также, что опыт реформы 1870 года – создание государственного аппарата, не зависящего от волеизъявления избирателей, но тесно связанного с господствующим классом, – оказался столь ценным для Лондона, что эту идею постарались внедрить в конституции почти всех бывших британских колоний. Как только местное население добивалось права избирать свой собственный законодательный орган, контроль над гражданской службой тут же ограждался от влияния парламента и возлагался на губернатора.

Выведя Уайтхолл из-под зависимости Вестминстера, британские правящие круги продемонстрировали свое умение всякий раз застраховываться от последствий тех уступок, которые они порой вынуждены делать народным массам, чтобы удержаться в седле. Внешне власть отдана в руки избирателей: парламент формируется на основе всеобщего избирательного права; правительство формируется из членов палаты общин лидером партии парламентского большинства. Практически же страной правят не избранники народа, а чиновники, которых не выбирают, а подбирают.

Коридоры власти, которым посвятил свою одноименную книгу писатель Чарлз Сноу, воплощают собой, разумеется, не всю 750-тысячную армию государственных служащих, а лишь ее элиту; лишь те полпроцента, что образуют так называемый «административный класс» – тесно сплоченную, замкнутую касту обладателей «старых школьных галстуков». Эти три с лишним тысячи чиновников значат в механизме власти больше, чем полсотни министров и шесть сотен депутатов. Будучи заднескамеечником, депутат чувствует, что он бессилен перед мандаринами гражданской службы, что самые каверзные парламентские запросы – не более чем булавочные уколы для этой многоглавой гидры. Министерский портфель представляется ему единственной предпосылкой обрести реальную власть. Однако те его коллеги, кому посчастливилось перебраться на переднюю, правительственную скамью, вынуждены убедиться в иллюзорности обывательского мифа о том, будто «чиновники советуют, а министры решают».

Постоянный секретарь не только лучше оплачивается, чем его сменяющиеся шефы. Он больше знает и больше может. Он неизмеримо превосходит своего начальника компетентностью в отношении проблем и людей, ошибок прошлого и возможностей на будущее. Может ли министр, пришедший в департамент на два-три года, войти в курс дела так же глубоко, как постоянный секретарь? Ведь ему, как говорят в «коридорах власти», приходится носить сразу три шляпы: во-первых, возглавлять свое ведомство и в данном качестве представлять его перед общественностью, отвечать на парламентские запросы в палате общин, во-вторых, выполнять депутатские обязанности, регулярно бывать в своем округе, встречаться и переписываться с избирателями и, наконец, в-третьих, заслышав вечером звук парламентского звонка, мчаться в Вестминстерский дворец, чтобы вместе с другими членами своей партийной фракции слушаться главного кнута правительства.

Если новый министр, не вдаваясь в суть дел, вздумает ознаменовать свой приход какими-то радикальными новшествами, постоянный секретарь почтительно, но твердо докажет, что часть предложенного уже делается, другая – планируется, а все остальное практически неосуществимо. На Уайтхолле шутят, что дело министра – держать ружье, а куда целиться и когда спускать курок – дело постоянного секретаря. Именно чиновники готовят решения, именно они претворяют их в жизнь.

Если присмотреться внимательнее, становится очевидным, кто управляет страной. Это верхушка гражданской службы. Они делают вид, будто являются лить старшими клерками, администрацией, смиренно и безымянно выполняющей приказы, проводящей в жизнь решения, принятые другими. Они действительно безымянны – они не подотчетны общественности. Возможно, они и вправду смиренны. Но так или иначе они и есть наше правительство. Ибо сама система построена так, что именно они принимают решения по долгосрочным проблемам и определяют политику на будущее, даже если под документом стоит подпись политика, а на телевизионном экране появляется его улыбка.

Возникает вопрос: если государством управляют чиновники, чем же тогда занимаются политические деятели? Подобную деятельность вряд ли можно назвать искусством управления, скорее искусством рекламы. Да, политики занимаются именно этим. Они служат рекламными агентами нашего подлинного, скрытого правительства – чиновничества.

Дэвид Фрост и Энтони Джей (Англия). Англии – с любовью. 1967

Трехэтажный особняк на Пэлл-Мэлл. Подъезд с номером 104 на высоком цоколе. Кроме номера дома, тщетно искать тут какую-либо другую надпись. Считается, что те, кому надо, и так знают, где расположен Реформ-клуб, один из прославленных лондонских клубов, сосредоточенных на улицах Пэлл-Мэлл и Сент-Джеймс; тот самый Реформ-клуб, откуда начал и где закончил свое путешествие вокруг света за 80 дней знакомый читателям Жюля Верна английский джентльмен по имени Филеас Фогг.

Нажав бронзовую рукоятку, я потянул на себя резную дубовую дверь, переступил порог и оказался перед величавой фигурой швейцара со взглядом главы государства, принимающего верительные грамоты.

– Сэр?..

Трудно описать словами сложную эмоциональную гамму, которая окрашивала это единственное слово. Была в нем и предупредительность, и подспудное высокомерие к постороннему, и та подчеркнутая учтивость, которая принята здесь обитателями высших сфер в общении с простыми смертными. Стараясь избежать суетливости, в которую порой впадаешь, когда приходится предъявлять водительские права инспектору ГАИ, я достал визитную карточку и как можно небрежнее произнес:

– Меня ожидает мистер такой-то. С тем же выражением вежливой невозмутимости швейцар слегка наклонил голову:

– Гардероб налево вниз, сэр. А мистер такой-то ждет вас в холле.

Холл Реформ-клуба – это поистине дворцовый зал, обрамленный двухъярусной колоннадой и перекрытый застекленным куполом. Мраморный мозаичный пол, темное золото коринфских колонн, обитые шелком стены. Архитектор Чарлз Бэрри, удачно воссоздавший традиции готики в своем проекте нынешнего Вестминстерского дворца, выстроил дом номер 104 на Пэлл-Мэлл в стиле Палладио. Реформ-клуб был предназначен стать оплотом английских либералов. Именно здесь обсуждались планы политического противоборства, которое когда-то вели между собой за власть виги и тори; именно здесь встречались со своими единомышленниками лидеры либеральной партии от Гладстона до Ллойд Джорджа.

В холле слышится приглушенный гул голосов. Несколько десятков человек степенно переговариваются, держа в руках бокалы с шерри. Что связывает их с именитыми вигами викторианской эпохи, чьи бюсты расставлены в нишах между колонн, чьи портреты развешаны на стенах?