Крест в круге - Дмитрий Герасимов

Он стоял перед зеркалом, и слезы катились у него из глаз. Его отражение тоже плакало.

Сейчас Вадим понял, чего не хватало на той застывшей картинке из далекой-далекой жизни. Его самого! Этого высокого лба, обрамленного темными волнистыми волосами, этого тонкого носа и волевых губ, этих печальных и чуть прищуренных серых глаз. Этого новенького кителя сотрудника НКВД с ярко-синими петлицами и безобразной намокшей бурой кляксой чуть ниже левого кармана.

– Здравствуй, Вадим! – услышал он и обернулся.

Мила стояла в дверях 215-го номера и протягивала куда-то в пустоту черную кожаную папку – ту самую, в которой когда-то, очень давно, лежали чистые листы бумаги.

– Я пришла к тебе , – сказала она, – потому что всю жизнь ждала этой встречи. Потому что верила в нее.

– Я всегда помнил тебя , – взволнованно ответил Вадим. – Я чувствовал, что мы будем вместе… Как тогда, в Александровском саду…

– Да… – согласилась Мила. – Как в Александровском…

– Мы будем держаться за руки и молчать…

– И молчать… – как эхо отозвалась Мила.

– Мы будем любить друг друга без слов и прикосновений.

– Тебе не придется больше страдать, – заверила Мила. – Я взяла твои страдания.

– Я знаю… – печально ответил Вадим. – Ты искупила мое неверие.

– Я искупила веру в судьбу, – поправила Мила. – Твою… и нашего сына.

Из-за колонны робко выступил худенький юноша в грязной рубашке с закатанными рукавами и кривым, похожим на крест железным прутом в руке.

– Боря, – позвала его Мила, – ты больше не веришь в судьбу? Не веришь, что сам являешься ее хозяином или творцом?

Молодой человек опустил глаза и отрицательно покачал головой.

– Нет, мама, я теперь знаю, что наша жизнь пишется не нами. У нас есть только выбор между добром и злом, между правильным и придуманным, между верою и отчаянием.

– И теперь ты знаешь, какой крест может разорвать круг? Это ведь не птица, охраняющая богатство, и не кинжал, разящий в сердце…

Юноша кивнул.

– Знаю…

Мать, отец и сын приблизились друг к другу.

– Мы теперь всегда будем вместе… – прошептала мать. – По вере нашей…

– А кого же убили сегодня в двести двадцать втором номере? – спросил отец.

– Моего сына, – горько ответил юноша.

– Нашего внука, – сказала мать.

– Но его нет с нами, – возразил отец.

– Его с нами нет, – подтвердила мать. – У него – другая судьба …

Все трое оглянулись печально на людей, беспокойно суетящихся возле комнаты, и, взявшись за руки, медленно двинулись по коридору – навстречу тому началу, которое всегда непременно следует за концом.

Круг замкнулся.

Борис читал долго, то повышая голос, то сползая почти до шепота, то делая длинные паузы, то словно торопя события, которые предрекал.

«…Мать, отец и сын приблизились друг к другу.

– Мы теперь всегда будем вместе… – прошептала мать. – По вере моей…

– А кого же убили сегодня в двести двадцать втором номере? – спросил отец.

– Моего сына, – горько ответил юноша.

– Нашего внука, – сказала мать.

– Но его нет с нами, – возразил отец.

– Его с нами нет, – подтвердила мать. – У него – другая СУДЬБА…

Все трое оглянулись печально на людей, беспокойно суетящихся возле комнаты, и, взявшись за руки, медленно двинулись по коридору – навстречу тому началу, которое всегда непременно следует за концом.

Круг замкнулся».

Борис замолчал и медленно закрыл тетрадь. В комнате повисла дрожащая тишина. Было слышно, как шевелятся занавески на окнах, прогоняя холодную февральскую ночь 1995 года.

И вдруг среди этой сосущей, вяжущей тишины пронзительно завыл Пунш. Вадиму показалось, что сердце остановилось и глыбой сколотого льда сорвалось вниз.

Еще через мгновение распахнулась дверь, и в комнате вспыхнул свет. На пороге стоял Матвей. Он испуганно протер глаза и уставился на Вадима.

– Что здесь происходит? Ты почему не спишь?

Из-за его плеча выглянула сонная тетя Наташа.

– Пес совсем сдурел! Сейчас весь дом разбудит!

Борис закрыл тетрадь, грузно поднялся из-за стола и отправился на свою раскладушку. Матвей проводил его взглядом и опять повернулся к Вадиму:

– Что здесь происходит?

– Ничего, – тихо ответил Вадим. – Просто не спится. Ночь такая… странная.

В коридоре Матвей столкнулся с Натальей Владимировной. Она стояла босыми ногами на холодном линолеуме и с тревогой ждала, когда муж выйдет из комнаты.

– Ты что? – нахмурился он. – Иди спать…

– Матвей, – пронзительно зашептала женщина, – собака выла… Это не к добру.

– Не к добру, – согласился тот. – Это – к смерти…

– К чьей смерти? – выдохнула тетя Наташа, едва не оступившись от ужаса.

Вместо ответа Матвей кивнул головой в сторону комнатной двери, из-за которой было слышно, как Вадим успокаивает отца.

– Значит, ты все-таки решился? – с жаром прошептала женщина. Она ухватила мужа за руку и задрожала от неведомого возбуждения. Матвей ободряюще обнял ее за плечи.

На следующий день Вадим собрался уезжать.

Борис подошел вплотную к сыну, взял его за плечи и долго смотрел ему в глаза. Потом быстро притянул к себе в объятия:

– Прощай, мой мальчик. Береги себя. Не позволяй никому говорить обо мне плохо. Даже после моей смерти.

– У меня есть обратный билет, – сказал Вадим. – Вернусь через четыре дня. На щите или со щитом. Так что – надолго не прощаемся.

Он потрепал по холке печального Пунша, обвел взглядом комнату, перекинул через плечо дорожную сумку и вышел.

– Подожди! – крикнул в отчаянии Борис. Он цеплялся за последние мгновения, понимая, что больше не увидит сына никогда. – Подожди! Я тебя провожу!

Когда за ним захлопнулась входная дверь, в коридоре появилась тетя Наташа. Она некоторое время постояла в прихожей, прислушиваясь к звукам на лестничной клетке, потом осторожно открыла дверь в комнату и засеменила прямиком к письменному столу Вадима. Пунш поднял голову и глухо зарычал.

– Это я, старый, – преувеличенно бодро сказала она псу. – Не рычи. Сейчас приберусь маленько – и уйду. Ты что, забыл? Я – почтальон.

Вечером того же дня Матвей был серьезен и немногословен. Он вернулся с работы раньше обычного с плоским маленьким кейсом, похожим на те, что держат в банковских ячейках.

Пока Наталья Владимировна хлопотала на кухне, он трижды заходил в комнату Вадима и долго стоял в дверях, устремив печальный взгляд на того, с кем прожил столько долгих лет и кого считал сегодня никому не нужным и даже опасным.