Мамины субботы - Хаим Граде

В Ленинградском театре комедии ожидалась премьера: «Ленинградская блокада». Я купил три билета, на Мишу с девушкой и себя. В фойе театра было пусто, прохладно и тихо. Открыто было только маленькое окошко кассы, такое узкое, что я не видел лица кассира. Когда я договорился с ним и подал в окошко деньги, оттуда с билетами высунулись две руки, худые, морщинистые, с длинными беспокойными и голодными пальцами, которые двигались сами по себе и жили собственной жизнью, как оторванные ножки пауков.

После того, что случилось позже, в конце дня, я часто думал, что, может быть, эти руки в окошке кассы и не вызвали у меня никакого предчувствия, просто я убедил себя потом, что пальцы кассира внушили мне страх и отвращение. Но я точно помню, что всунул голову в узкое окошко, чтобы посмотреть на того, кто там сидит, настолько при виде его рук мне стало неуютно. Я помню, что взглянул на кассира и еще больше удивился. У него была большая круглая голова, большие круглые очки и круглое лицо. Его глаз я не видел, потому что он опустил их и смотрел в книгу, которую читал. Руки тоже были опущены. Я подумал, что у человека с такой головой, лицом и плечами не может быть подобных пальцев. Тут у меня мелькнула безумная мысль, я даже вздрогнул: кассир притворяется читающим, чтобы я не догадался, что он высунул ко мне чужие, приставные руки… Но я тут же понял, что это бред, и отошел от окошка прежде, чем он успел поднять глаза. И все-таки на обратном пути из ленинградского театра мне снова показалось, что на раскаленном добела песке шевелится длинная тень злых пальцев кассира.

Мой день прошел, как обычно: я ходил по базару в ожидании часа, когда откроют кухню и я получу тарелку черной лапши, а потом целый вечер сидел в городском парке. Около полуночи я отправился на Ленинскую к Сталинабадскому русскому театру встречать Мишу и его девушку. Я столкнулся с ними на широких ступенях здания. Спектакль только что закончился, и они вышли первыми, зная, что я их жду. Миша познакомил меня со своей подругой. Лидия оказалась высокой, выше Троймана на целую голову. У нее были светлые волосы, гладко зачесанные назад, мягкая походка и усталая улыбка. Мне показалось, что она делает над собой усилие, что быть с Мишей ласковой. То ли не любит его, то ли действительно грустит по погибшему жениху, как говорил мне Тройман. Миша вел Лидию под руку и преданно заглядывал ей в глаза. Я сказал, что достал три билета в ленинградский театр на премьеру «Ленинградской блокады», на четырнадцатое апреля.

— Сегодня двадцать седьмое марта, а билеты на четырнадцатое апреля? — громко смеется Миша. — Да к этому времени я могу оказаться в рабочем батальоне на Урале. Я сегодня снова получил повестку и послезавтра должен явиться в военкомат.

По улицам Сталинабада часто проходят толпы таджиков, покачивая взваленными на плечи тяжелыми мешками. Они похожи на нагруженных верблюдов, идущих по глубокому песку. Этих пожилых людей отправляют в трудовые батальоны на север, вместо русских, которые ушли на фронт. О таджиках рассказывают, что они не выдерживают сибирского климата и тяжкого труда и мрут на севере как мухи. «У них кость мягкая», — говорят русские. Беженцы тоже служат в рабочих батальонах. Так как они не получили советского воспитания, их в Красную Армию не берут. Мишу уже несколько раз вызывали в военкомат, но всегда отпускали.

— Тебя и на этот раз отпустят, — утешает его Лидия. — Такого работника, как ты, у них в мастерской больше нет. Начальство за тебя заступится.

— До сих пор меня не волновало то, что я могу попасть в строительный батальон, но теперь я не хотел бы уезжать из Сталинабада. — Так Миша дает понять Лидии, что любит ее. — И все-таки билеты лучше держите у себя. — Он снова смеется мне в глаза своим деланным смехом. — Если меня мобилизуют, пойдете четырнадцатого апреля с Лидочкой и ее подругой.

— Милый мой мальчик! — Лидия гладит Мишу по лицу.

Я вижу, что парочка слишком занята собой, и отворачиваюсь. Буду смотреть на публику, выходящую из театра. Но люди еще далеко от нас, у городского парка. По пустому тротуару за нами прыгает карлик-инвалид — голова и половина безногого тела. В городе сухо, и вместо костылей он использует руки, проворно опирается на них и движется тихо, словно подкрадываясь. Я уступаю ему дорогу, а Миша и Лидия, в обнимку идущие впереди, не замечают его. Калека, привыкший к тому, что его видят и пропускают, быстро добирается до ног парочки, правой рукой отпихивает Мишу, левой — Лидию и проскальзывает между ними. Слышится испуганный крик Лидии. Инвалид поворачивает голову, смеется, обнажая белые, чуть ли не сверкающие в темноте зубы, и катится вперед, не говоря ни слова, словно своим молчанием хочет нагнать еще больше страху.

— Чего ты так испугалась, Лидочка? Разве тебе в новинку инвалиды? — успокаивает ее Миша.

— Он выскочил так неожиданно, — слабым голосом отвечает Лидия. — Мне показалось, что катится одна голова без тела.

Мы пошли быстрее и через пару минут оказались на деревянном мостике на углу, где Ленинскую пересекала другая улица. Ехал большой грузовик. Мы остановились подождать, пока он проедет. Ближе всех к грузовику был я, Лидия стояла в середине, а позади нее — Миша.

Вдруг машина, вместо того чтобы держаться середины моста, заехала своим темным передом на тротуар — и я взмыл в воздух, как на качелях, легко взлетел и тяжело упал. Ударил правое колено, но сразу же вскочил. «Неужели жив?!» — подумал я со странным спокойствием. Правая брючина была разорвана, из ноги сочилась кровь, но, не считая этого, я был цел и в сознании. Даже успел увидеть заднюю часть большого грузовика, который крутило и мотало от бордюра к бордюру, пока водитель не справился с рулем и не сбежал. Я обернулся на деревянный мостик, где минуту назад стояли Лидия и Миша, — их там не было. Я поискал глазами и увидел, что они лежат на мостовой, далеко отброшенные друг от друга.

Лидия лежала на спине с закрытыми глазами и не дышала. Я стал ее трясти, но она была бесчувственна, как кусок дерева. Потом я подбежал к Мише — он свернулся в клубок и стонал: «Лидия, Лидия»… Я окликнул его и попытался поставить на ноги, но он заорал от боли.

— Ой, не могу! Он переломал мне кости! — И Миша замолк.

Показались люди, шедшие из театра далеко позади нас. Они увидели Лидию, окружили, заглянули ей в лицо и стали поднимать. Кто-то наклонился к Мише, но тут же отступил назад.

— Помогите! — закричал я и поднял Мишу на плечи. Он снова пришел в себя и обхватил мою шею, чтобы не упасть. Внезапно к нему вернулся дар речи, и он заговорил громко и быстро.

— Я работаю в мастерской НКВД, в швейной мастерской НКВД, я должен закончить пальто для комиссара, для народного комиссара из совнаркома, — униженно уверял он, видимо, рассчитывая, что его связи обеспечат ему любовь прохожих. Увидев, что никто не протягивает ему руку помощи и я единственный тащу его на плечах, Миша несколько раз порывисто поцеловал меня в голову: его кровь текла по моему лицу, ушам, пальто, а он все целовал меня горячими и липкими губами. К нам подошел молодой человек с бледным костлявым лицом, без шапки, с растрепанными волосами, в пальто с поднятым воротником.