Царь Борис, прозваньем Годунов - Генрих Эрлих

И еще в том были правы бояре, как ни тяжело мне писать эти слова, что царь Борис сам во многом виноват был. Господь поразил бедствием только сердце страны, а уже в четырехстах-пятистах верстах от Москвы возместил все сторицей. Борису бы приказать доставить хлеб, к примеру из-под Курска, да он не догадался. А что же купцы, спросите вы? Купцы завсегда только о барыше своем думают, они хлеб везли, но ровно столько, чтобы цену высокую не сбивать. Даже и европейские купцы возбудились. Они ведь готовы работать на меньшем прибытке, чем наши, и, прослышав о бедствии на Руси, пригнали в Ивангород множество кораблей с хлебом, посадив свои собственные страны на сухие корки. И цена тому хлебу была весьма умеренная, но царь Борис запретил купцам иноземным им торговать, заявив, что никогда такого не бывало, чтобы русский народ чужим хлебом питался.

Он вообще был очень горд, царь Борис. И слишком обращал внимание на то, что о нем за границей говорить будут. Вот, скажем, принц Иоганн приехал к нам в разгар голода, так царь Борис приказал по всему его пути украсить деревни разоренные и наполнить их специально пригнанными людьми, богато и красиво одетыми, как даже в лучшие годы у нас никто не одевается. Нищих всех насильно разогнали, свежие могилы с землей сровняли и цветами засадили, рынки заполнили мясом, хлебом и фруктами редкими, заморскими, а покупателей, кроме детей боярских и дьяков, удалили, чтобы не разворовали и не съели все в одночасье. И зачем все это? Европейцы Русь ненавидят и всегда готовы о ней всякие небылицы распространять. Свинья грязь найдет, ты им хоть золотом дороги вымости, а они укажут выбоинку.

Поведение царя Бориса во время того голода не стоит долгого обсуждения, в конце концов он учился трудной науке управления, научился бы, и за долгие годы правления эти ошибки забылись бы. Но были и другие ошибки, которые не дали ему этих долгих лет правления.

А все шло, как ни странно, от прекраснодушия Бориса. От той многократно представленной мной идеи, что весь народ должен объединиться под его скипетром. Такого, к сожалению, не бывает, к этому все истинные государи стремятся, но — не выходит. Быть может, в этом заложен особый закон Божий?

Это ведь и брат мой понимал и в спорах между Андреем Курбским и Алексеем Адашевым сделал выбор в пользу служивых, худородных людей. То же и сын его Иван. Чем кончилось? Кончилось опричниной и разделом государства. Боярство объединилось под знаменем земщины, схлестнулись две силы великих, и земщина пересилила. Царь Симеон был выборным земским царем, и так сложилось, что и Федор, и Борис прозывались земской династией. Наша кровь, наш род, а противопоставлялись нам, исконным великим князьям московским, как нечто чуждое и инородное. Я-то это никогда не принимал, а ведь многие смотрели на меня как на противника Федора и Бориса и даже нарочно подзуживали против них, только вотще. Любил я внука своего Димитрия, но и Борису никогда зла не желал, видит Бог! Я даже пытался помочь ему в меру сил своих, и не моя вина, что он не слушал.

У царя Бориса, как я уже сказал, была идея всеобщего единства. Всеобщее единство только у Господа в раю может быть, lа и то после отсева грешников. А на земле о таком не нужно даже и мечтать. Борис мечтал. Дед его, царь Симеон, борясь между благодарностью высокородным сподвижникам и природной склонностью к простонародью, воздавал всем по заслугам. Отец его, царь Федор, с подачи Бориса Годунова равно удалял всех от престола, не отдавая никому предпочтения. Борис решил всех равно приблизить.

Борис Годунов на излете своей жизни изничтожил под корень мятежный род Романовых, а заодно и приструнил родственные им роды — Черкасских, Репниных, Сицких, Карповых, Шестуновых. Царь Борис всех их огульно простил. Так получилось, что в течение первого года ссылки трое из пятерых братьев Романовых скончались, а Федор был заживо погребен в монастыре, тем большие благодеяния обрушились на последнего из оставшихся братьев — Ивана. Сначала его определили наместником в Уфу, затем перевели в Нижний Новгород, оттуда в Москву, в Думу боярскую.

Еще более ужаснулся я, когда увидел в ближнем окружении царя Бориса Ивана и Петра Басмановых, сыновей окаянного Федьки Басманова. Тут дело даже не в том, что Басмановы царствующую ветвь нашего рода ненавидели лютой ненавистью, особенно царицу Марию, внучку Малюты Скуратова, в котором они достаточно справедливо видели погубителя их деда и отца. Петр Басманов был крестником Федора Романова, тот с детских лет заменил ему отца. Вся Москва привыкла восторгаться этой парой, главных щеголей столицы и самых больших ухарей во всем, а я видел в Петре Басманове романовскую дубинку, послушного исполнителя их воли. Но царь Борис Басмановым доверял безмерно, и доверие это еще более укрепилось, когда Иван Басманов погиб, подавляя бунт казацкого атамана Хлопка Косолапа.

Так и стояли теперь у трона — Иван Романов одесную, а Петр Басманов ошую. Ко мне же вернулись мысли об опричнине.

Нет, тут не в прекраснодушии дело было. Я уж потом сообразил, что это было еще одно бедствие, еще одна кара — Господь лишил царя Бориса разума, отчего в голове его стали возникать разные вредные идеи.

Возьмем, к примеру, хоть такую: хотел Борис непременно знать, что каждый человек в его державе думает и какой камень у него за пазухой лежит, — без камня за пазухой редкий человек обходится, такова уж природа человеческая.

Вреднейшая идея! Знать все обо всех невозможно, да и не нужно. Особенно это к мыслям относится. В мыслях человека иной раз заносит на такие вершины или опускает в такие бездны, что он и сам не рад, он сам себе становится мерзок и противен. От знания этих мыслей никакой пользы, одно умножение скорби.

Но Борис этого не понимал. А тут еще рядом с ним был человек, который находил странное удовольствие в ковырянии в чужом дерьме, это был глава Разбойного приказа Семен Никитич Годунов, хорек, я о нем вам уже рассказывал. Он всегда щедро платил за доносы, но делал это тайно, теперь же он убедил царя Бориса, что за наветы надо награждать открыто, если, скажем, донес холоп на хозяина своего, то холопу указом государевым давать вольную, а за особо ценные сведения так и землицы нарезать. Что тут началось!..

Доносительство — страшный грех, я даже так думаю, что смертный. Доносчик не другого человека губит, он свою душу бессмертную губит, обрекая ее на муки вечные. И не помогают тут никакие оправдания, никакие цели высокие, даже и благо державы. Держава людьми сильна, а если человек душу свою погубил и стержень свой внутренний своими руками сломал, то державе от этого один вред. А иные себя так успокаивают: я только один разок преступлю, награду положенную получу, из бедности и из стесненности вырвусь, а уж дальше буду вести жизнь праведную и делами добрыми грех свой единственный искуплю. Не получается так! Это как болезнь дурная, коли попала внутрь, так и будет грызть, пока все внутри не сгниет и в труху не превратится. Но даже не это страшно в этой болезни. Страшно, что она заразна.

Прошло всего пару лет, а уже все на всех доносили: слуга на хозяина, сосед на соседа, жена на мужа, сын на отца. И ведь что удивительно — почти всегда без малейшей выгоды, можно сказать, только лишь по порочной склонности надломленной души. Еще более удивительно, что и Разбойный приказ из этого никакой пользы не извлекал. В истории достает примеров такого морового поветрия доносительства, тогда и у правителей особый род болезни случается, когда внутри все горит и пожар этот только кровью залить можно, вот и рубят головы беспрерывно. Но здесь такого не было. Царь Борис хотел лишь все знать о «шалостях детей своих», но никогда не поднимал руку для наказания. Опять же: «Все они дети мои и равно любезны моему сердцу». Розог пожалел! Как тут не вспомнить Сильвестра с его «Домостроем», очень правильно писал он о благотворности розог для душевного здоровья молодого поколения, и не только молодого! За время своего правления царь Борис единственный раз нарушил обет свой никого не казнить смертною казнью — после подавления бунта атамана Хлопка Косолапа, да и то там расправой воеводы командовали, мстя за гибель Ивана Басманова.